Я был по горло сыт и "демократией", и "новым мышлением", и нашим "народным капитализмом", расплодившим такую пропасть бандитов и жулья всех мастей и расцветок, что впору сесть где-нибудь на вершине горы и завыть на луну.

Уж кто-кто, а я знал, что среди ментов немало настоящих профессионалов, готовых за державу горло перегрызть всем этим подонкам и новоявленным нуворишам. Вот только никто не давал команду "фас".

Да и кто ее даст? Те, что сидят в мягких начальственных креслах? Как бы не так. В этом случае многие из них пошли бы по этапу.

А кто себе враг?

Я медленно наливался под завязку весьма недурным армянским коньяком, как я понял, из старых запасов Сандульского. Я пил, но почему-то не пьянел, а тупел.

Есть мне не хотелось, и я больше налегал на дольки лимона в сахаре и маслины.

Помещение, куда привел меня Жорж, оказалось небольшим банкетным залом, отделанным карельской березой.

Под потолком висела чешская люстра, и в ее хрустальных подвесках весело роились мириады светлячков, выловленные из пламени шикарного, отделанного мрамором, камина.

Вытянув ноги к огню, я блаженствовал, словно сытый кот на завалинке. – Балдеешь?

Жорж переоделся. Вместо темно-бордового – клубного – пиджака, в котором он меня встретил, теперь на нем красовались черный фрак с цветком в петлице и белая рубаха с бабочкой. – Очки втираешь? – ответил я вопросом на вопрос. И с ухмылкой кивнул на его сногсшибательную фрачную пару.

– Не без того, – согласился он, присаживаясь. – Нужно держать марку.

– Фирма веников не вяжет… Выпьешь?

Сандульский снял бабочку, сунул ее в карман и согласно кивнул:

– Плесни чуток. Уже можно.

– Накормил акул капитализма?

– По самое некуда.

– Судя по интерьеру, навар у тебя приличный. Деньги в чулок складываешь или держишь в банке? – Ага, в стеклянной… Жорж со злостью тыкал вилкой в тарелку, пытаясь наколоть маринованный гриб.

– Понятно. Значит, качаешь за бугор.

– Намекаешь?

– Так ведь уже полгорода толпится в приемной ОВИРа.

– А что я в Израиле забыл?

– Ну как же – историческая родина… – Чушь собачья!

Сандульский выматерился, как портовый грузчик.

– У меня здесь жили и померли все деды-прадеды, я тут описал все заборы в детстве, как щенок на первой прогулке, я могу поговорить с каждым камнем в городе… и он меня поймет! А там? Что меня ждет там?

– Реки из кока-колы, шоколадные кораблики и берега из гамбургеров.

– Чушь собачья! Не ерничай. Там я буду всего лишь безгласой песчинкой, пылью, принесенной ветром пустыни, одним из многих скитальцев, до ломоты в скулах растягивающих рот перед телекамерой, чтобы изобразить как он счастлив в "земле обетованной".

– А ты, оказывается, поэт.

– Нет, я всего лишь жид. В меру жадный, в меру хитрый, в меру образованный. Не более. Те, кто считает себя евреями, давно смайнали. Без всякой поэзии. – Зато теперь они наконец определились с национальностью. – Не понял… – И между прочим, радуются этому до потери штанов. – Сергей, кончай говорить загадками!

– Какие тут загадки… Дело в том, что местные евреи считают наших эмигрантов русскими. Без всяких оговорок. Что многим твоим соплеменникам очень даже импонирует. Как это ни странно. – Ай!..

Сандульский сделал характерный жест правой рукой, что могло значить и негодование, и раздражение. – Говорят, ты "мерс" прикупил… Я решил сменить больную для Сандульского тему. – Это кто такой всезнающий?

Жорж подозрительно прищурился, не донеся до рта вилку с насаженной шпротиной. – Есть люди… – ответил я неопределенно.

И отхлебнул из высокого стакана пузырящейся минералки.

– А все же?

– Сторожук. – Кто-о!? Сандульский вдруг побледнел.

– Сторожук… Ах, мать твою… – Он горестно вздохнул.

Мы в полном молчании выпили по рюмке.

Бледное лицо Сандульского пошло красными пятнами, а в глазах появилось выражение безысходности.

И я, и Жорж знали Сторожука достаточно хорошо. Он был в чине майора и работал заместителем начальника РОВД того района, где находился "Клипер".

В областном управлении внутренних дел имелись сведения, что Сторожук подмял под себя одну из самых свирепых банд рэкетиров и теперь пожинал плоды этого, несколько странного – если не сказать больше – сотрудничества, совершенно немыслимого еще пять лет назад.

Но сведения сведениями, а фактов у нас не было, и пока задания на "разработку" Сторожука наше начальство дать не решалось.

Похоже, у майора в верхах была своя рука, притом весьма солидная.

О связях Сторожука с уголовниками, естественно, знал и Сандульский.

– Дурак… – наконец нарушил молчание Жорж. – Жить красиво захотелось…

– Это ты о себе?

– Ну, а о ком же?

– Не рви волосы на голове раньше времени. Я не думаю, что ты рискнул начать такое солидное дело без "крыши".

– Со Сторожуком может конфликтовать только умственно недоразвитый.

– Значит, жди наезда. – Лучше бы ты сюда не приходил… Сандульский посмотрел на меня с ненавистью.

– Тебе больше нравится поза страуса: голову в песок – и трава не расти?

– Так спокойней.

– Не всегда. В таком варианте могут случиться неприятные приключения.

– Что ты имеешь ввиду?

– Это не я, а кто-то другой может иметь тебя ввиду. Береги задницу, Жорж.

– Не учи меня жить! – От жизни не спрячешься, Жорж. – А я и не прячусь.

– Кстати, я не думаю, что данные о твоем валютном счете в банке являются для определенных личностей тайной за семью печатями… – Разве это деньги? Жалкие гроши.

– Ну, не совсем жалкие. И даже не гроши, а центы и доллары. Не нужно прибедняться, Жорж. – К чему этот разговор? – А все к тому же… Я откупорил вторую бутылку.

– Налить? – Спрашиваешь…

Сандульский схватился за рюмку, как утопающий за соломинку. – Классный коньяк, – сказал я с удовлетворением.

– Нормальный, – хмуро ответил Жорж.

Мягкая, горячая волна хлынула в жилы и начала подниматься к голове, вызывая эйфорию. Что было совсем некстати. – Давно такого не пробовал, – признался я честно.

Я отхлебнул глоток, и как дегустатор покатал капельку на кончике языка.

– Сейчас на прилавках одни суррогаты, – сказал я с неизбывной мужской тоской по хорошим спиртным напиткам.

И, вспомнив, что мне пришлось пить месяц назад, невольно вздрогнул. По-моему, это был не коньяк, а смесь антифриза и машинного масла с мочой ишака. – Не наводи тень на плетень, – грубо сказал Жорж.