— Графиня! Помните ли вы дом на улице Сен-Клод? Помните ли вы, что оказали услугу одному из моих друзей по имени Джузеппе Бальзаме? Помните ли вы, что Джузеппе Бальзаме преподнес вам флакон с эликсиром и посоветовал каждое утро принимать по три капли? Помните ли вы, что следовали этому указанию до последнего года, когда эликсир кончился?

— О, господин Калиостро, вы говорите мне…

— ..то, что известно вам одной, это я отлично знаю, Но в чем же была бы заслуга чародея, если бы он не знал секретов своего ближнего?

— Значит, у Джузеппе Бальзамо, как и у вас, был рецепт этого чудодейственного эликсира?

— Нет, но так как это был один из лучших моих друзей, я подарил ему три или четыре флакона.

— Боже мой! — вскричала графиня. — Но если вы, господин Калиостро, имеете власть выбирать себе возраст, почему вы выбрали сорок лет, а не двадцать?

— Потому что, графиня, — с улыбкой отвечал Калиостро, — мне идет всегда быть сорокалетним мужчиной, разумным и зрелым, а не двадцатилетним незрелым юнцом.

— Ах, вот оно что! — сказала графиня.

— Ну, разумеется, графиня, — продолжал Калиостро, — ведь в двадцать лет мы нравимся тридцатилетним женщинам, а в сорок управляем двадцатилетними женщинами.

— Сдаюсь, сдаюсь! — заявила графиня. — К тому же невозможно спорить с живым доказательством.

— Но в таком случае, — вступил в разговор Кондорсе, — вы доказываете нам лучше, чем ваша теорема…

— Что я доказываю вам, маркиз?

— Вы доказываете не только возможность вечной молодости, но и бесконечности жизни. Ведь если вам было сорок лет во время Троянской войны, то это значит, что вы никогда не умирали.

— Это верно, маркиз. Смиренно признаюсь, что я не умирал никогда.

— И, однако, в отличие от Ахилла, вы не являетесь неуязвимым, а впрочем, я ошибаюсь, называя Ахилла неуязвимым, ибо стрела Париса поразила его в пяту.

— Нет, к величайшему моему прискорбию, неуязвимым я не являюсь, — сказал Калиостро.

— Но как же вам удавалось избегать несчастных случаев в течение трех тысяч пятисот лет?

— Это удача, граф. Привычка жить открывает мне с первого взгляда прошлое и будущее людей, которых я вижу. Моя безошибочность такова, что она распространяется и на животных, и на инертную материю. Если я вхожу в карету, то по облику лошадей вижу, что они понесут, по лицу кучера вижу, что он опрокинет или зацепит карету; если я сажусь на корабль, я угадываю, что капитан — невежда или упрямец и что, следовательно, он не сможет или не захочет произвести необходимый маневр. В таких случаях я избегаю кучера или капитана и покидаю карету или корабль. Я не отрицаю значения случая, но я его уменьшаю: вместо того, чтобы дать ему сто шансов, как это делают все люди на свете, я отнимаю у него девяносто девять и остерегаюсь сотого. Вот что дали мне прожитые мною три тысячи лет.

— Раз так, дорогой пророк, — со смехом сказал Лаперуз среди восторга и разочарования, вызванных словами Калиостро, — вы должны были бы пойти вместе со мной на суда, на которых я отправляюсь в кругосветное путешествие. Тем самым вы оказали бы мне важную услугу.

Калиостро промолчал.

— Господин маршал! — со смехом продолжал мореплаватель. — Раз граф Калиостро, — и я вполне его понимаю, — не хочет покидать такое прекрасное общество, придется вам разрешить сделать это мне. Простите меня, ваше сиятельство граф Гаагский, простите меня и вы, графиня, но вот уже бьет семь, а я обещал королю сесть в карету в четверть восьмого. А теперь, так как граф Калиостро не поддался искушению поглядеть на два моих флейта [9], пусть он, по крайней мере, скажет, что случится со мной на пути от Версаля до Бреста. От Бреста до полюса я его избавляю — это уж моя забота. Но, черт побери, насчет пути от Версаля до Бреста он должен дать мне совет.

Калиостро снова посмотрел на Лалеруза, и взгляд его был так печален, лицо было таким ласковым и в то же время таким грустным, что большинство присутствующих было неприятно поражено. Только мореплаватель ничего не заметил: он прощался с другими гостями.

Все так же со смехом он почтительно поклонился графу Гаагскому и протянул руку старому маршалу.

— Прощайте, дорогой Лаперуз, — сказал герцог де Ришелье.

— Нет, нет, герцог: не «прощайте», а «до свидания», — отвечал Лаперуз. — А впрочем, по правде говоря, люди могли бы подумать, что я отправляюсь в вечность, но ведь кругосветное путешествие займет всего-навсего четыре-пять лет, не больше, а потому и не следует говорить «прощайте».

— Четыре-пять лет! — воскликнул маршал. — Ах, почему бы вам не сказать «четыре-пять веков»? В моем возрасте дни — это годы, и потому я говорю вам: «Прощайте!»

— Спросите у прорицателя, и он пообещает вам еще двадцать лет, — со смехом сказал Лаперуз. — Не правда ли, господин Калиостро?.. До свидания!

С этими словами он вышел.

Калиостро по-прежнему хранил молчание, не предвещающее ничего доброго.

Слышны были шаги капитана по гулким ступенькам крыльца, его все такой же веселый голос во дворе и его последние приветствия тем, кто собрался, чтобы посмотреть на него.

Когда все стихло, взгляды собравшихся словно какой-то высшей силой обратились на Калиостро.

Черты лица этого человека сейчас были озарены пророческим вдохновением, и это заставило присутствующих затрепетать.

Странная тишина продолжалась несколько мгновений.

Граф Гаагский нарушил ее первым.

— Почему вы ничего ему не ответили, господин Калиостро?

Калиостро вздрогнул, словно этот вопрос нарушил его созерцание.

— Потому что я должен был бы ответить ему или ложью или жестокостью,

— ответил он графу.

— Как так?

— Я должен был бы сказать ему: «Господин де Лаперуз! Герцог де Ришелье был прав, когда сказал вам не „до свидания“, а „прощайте“.

— Ах, черт возьми! — бледнея, сказал Ришелье. — Господин Калиостро! Вы говорите о Лаперузе?

— Успокойтесь, господин маршал, — живо подхватил Калиостро, — мое предсказание печально не для вас!

— Как! — воскликнула графиня Дю Барри. — Этот милый Лаперуз, который только что поцеловал мне руку…

— ..Он не только никогда больше не поцелует вам руку, сударыня, но и никогда больше не увидит тех, кого покинул сегодня вечером, — сказал Калиостро, внимательно разглядывая свой до краев наполненный водой стакан, который стоял на таком месте, что в нем играли опалового цвета слои воды, пересеченные тенями окружавших предметов.

Крик удивления вырвался из всех уст.

— В таком случае, — попросила графиня Дю Барри, — скажите мне, что ждет бедного Лаперуза.