через мосток и под горку. А на опушке леса у дома бабки из страшного — только красные мухоморы да яма помойная вонючая. Ну, и еще череп коровий с рогами на столбе приколочен, как полагается, паутина седая меж кустами с волчьей ягодой развешана. Так то — просто, чтобы мальчишек глупых пугать. Ибо, не фиг — как говорится…

Сотворила Щекочиха обряд свой колдовской. Бересту с именем Власа спалила, пепел меж пальцами растерла, на полу земляном затоптала. Плюнула сверху, отвара ведьмачьего плеснула, три капли крови Сорокиной с ножа уронила в лужицу да снова все затоптала.

— Свари кашу крутую с изюмом сладким да иди в избу к Власу, как отец его к старшей дочери за реку уедет, — наставляет Щекочиха девку — перестарку.

Сорока головой кивнула, запомнила.

— А вдруг не уедет? — икнула она.

— Уедет, то моя забота, — отмахнулась Щекочиха. — Не перебивай.

Сорока послушно кивнула.

— Днем иди, пока Влас в поле боронит, ничего не бойся, — бабка продолжила.

Сама глиняную плошечку махоньку Сороке в руки подсовывает:

— Мед тут цветочной на крови твоей замешанный, не забудь им губы помазать, когда — потом скажу.

Сороке боязно, да снова кивает.

— Войдешь в избу, детей кашей угости по-соседски, да смотри, чтобы все отведали, хоть по ложечке — Щекочиха уже новое задание обсказывает.

— Потом сбитень на меду завари, да поторопись, пока Влас с поля не вернулся, — бабка далее наставляет. — Корицу, гвоздику щедро клади — не скупись, травки моей туда тоже подсыпь, гвоздика все другие запахи и вкусы перебить должна.

Сорока запоминает — пока вроде несложно все.

— Напои детушек, вели им спать ложиться, — Щекочиха уже к следующему переходит.

— А коли не захотят спать? — испуганно спросила Сорока.

— Если сбитень правильно заваришь — захотят, уснут крепким сном до следующего утра, — не понравился вопрос бабке, зло ответила.

Сорока вздохнула:

— Все выполню, как скажешь.

— То-то, — Щекочиха пальцем пригрозила и продолжила. — Как Влас с поля вернется, его тоже той кашей накорми, сбитнем напои.

Бабка говорит, а сама травки какой в мешочек насыпает, завязала шнурочком и в руки гостье сует.

Боится уже Сорока, что перепутает все, собьется.

— Дитям малым по полкружки наливай, а за Власом смотри, чтоб до донышка выпил. Запомнила? — Щекочиха строго спросила.

— Кашей детушек угостить, сбитню наварить, травки насыпать, Власа до донца напоить, — все верно повторила Сорока. — А когда мед по губам мазать?

— Не перебивай! — прикрикнула бабка. — Дальше самое сложное, внимательно слухай, — Щекочиха палец костлявый вверх подняла.

— Как начнет Власа в сон с травы клонить, на постелю его веди, раздень и уложи. Вот тогда губы себе в меду намажь, свою одежу скидай да рядом ложись.

— Ой, матушки мои, — всплеснула руками девка. — Соромно.

— Соромно в двадцать шесть годков с девичьей косой по деревне ходить, — жестоко напомнила Щекочиха.

Гостья носом шмыгнула с обиды, да смолчала.

— Лучины все загаси, чтоб темно в избе было — то важно, — Щекочиха подробно все обсказывает.

Сорока кивает.

— Начнет он тебя в ночи Даренкой кликать, не спорь, отвечай только: «Да, мой ясный» и по волосьям гладь. Справишься? — Щекочиха прищурилась.

— Справлюсь, — Сорока свекольным цветом залилась, да и на это согласилась.

— Утром встань пораньше, умойся, нарядись, завтрак на всю семью приготовь, проснутся — накорми и улыбайся всем, Власу не перечь, детушек нахваливай, — бабка уже зевает, как ей скучно такие простые вещи девке растолковывать.

— И тут справлюсь, — Сорока кивает.

— Ну, значит, тогда все и сладится, — снова зевнула Щекочиха. — Ступай ужо.

— А… — Сорока главное спросить хотела, да стеснялася. — Под венец когда?

— Ежели за две седмицы не позовет, то скажи Власу, что тяжелая ты, — тогда точно сбудется, он мужик совестливый. — Щекочиха уже подталкивала девку на выход.

— А коли обман мой вскроется? — не унималась Сорока.

— Да, к тому времени уж так и будет, поди, — Влас справно свое дело знает, — Щекочиха уже теснила гостью на крыльцо. — Губы тем медом каждый вечер перед сном мажь, не забывай. Заговоренный мед закончится- можешь потом обычным мазать. Привыкнет он к медовым губам — других не захочется.

— А коли все ж таки не понесу за две седмицы? — упрямо спросила Сорока.

— Тогда сызнова приходи, заново научу, что делать надобно, — Щекочиха сдвинула локтем девку на ступеньку вниз. — Ступай. Все сладится.

Сделала Сорока все, как Щекочиха ей велела, да, и вправду получилось.

Только Нежданка двухлетняя кашу не ела, даже не отведала, сбитню не пила — не смогла ее Сорока ни уговорить, ни заставить. Девчонка ухала совенком, медведем ревела, кусала зверенышем чужие руки — пришлось на сеновал отнести, чтоб в избе других не будила.

Глава 3. Засыпуха, или Лоскут медвежьей шкуры

Да, вот, как оно бывает. Четырнадцать раз крепкая румяная Дарена сыновей и дочек мужу рожала, а на пятнадцатый раз взяла и померла. Не все детки, конечно, выжили, но из девятерых детей Власа от первой жены именно Нежданка с самого начала Сороке как кость в горле встряла.

Вся деревня слышала ту темную историю, как Дарена дитя свое двух месяцев от роду зимой заспала. Влас тогда уже и коня в сани запряг, чтобы везти хоронить младенчика, как Нежданка возьми и очнись.

Положил отец в сани тельце бездыханное, в старый платок наскоро замотанное, а сам в избу воротился за теплыми рукавицами. Как вышел Влас снова на двор, так и обомлел. Синюшный младенец порозовел, кричит баском тихо, да настойчиво. И уже поверх платка цветастого кто-то девчонку шкурой медвежьей укрыл, замотал в лоскут меховой по самые бровки, только нос наружу кажется. Снежинки на этот розовый носик садятся и тают — теплое, живое дите, значит. Вон уже и парок белый от дыхания в небо летит. Как такое получилось — то?

Неждана долго в избе не дышала, что только Дарена с ней ни делала, чтобы к жизни вернуть. Зеркальце к