Сорока уж и в дальний лес за диким медом Неждану посылала. Вернулась девка оттуда затемно, вся пчелами злыми покусанная, но туесок полный за плечами принесла. Как медведи-то ее в свои владения пропустили? А главное — как выпустили, не заломали?

Когда Нежданка в девять годков с проруби домой воротилась, толкая перед собой тяжелую корзину с отполосканными бельем, окончательно поняла мачеха, что не в ее власти эта поганка. Никак не выжить ей падчерицу из дому своими силами. А раз не избавиться от девки, так пусть хоть за старым Василем приглядывает да свистульки на ярмарку из глины лепит.

Козлики, петушки, кони, утки и зайцы ладно у внучки Василя получались. А уж пели как заливисто на все голоса, какие трели те свистульки выводили- не каждый соловей так по весне расстарается.

Хорошо в городе продать можно то баловство или сменять на что, если торговаться умеючи.

Старшим дочкам Сороки с монет за свистульки приданое в сундуках помаленьку копится. Две козы дойных от козликов расписных уже в хлеву прибыло. Тулупчик Богдаше к зиме справили. А малым молоко козье любую хворь лечит, щеки румянцем у сыночков наливаются — любо-дорого посмотреть.

— Ты, Сорока, вроде неглупая баба, — не выдержала как-то Надея, встретившись с соседкой у колодца. — Детушек своих любишь, как я погляжу.

Сорока насторожилась, не поняла, к чему беседа клонится.

— Пошто сироту обижаешь? Не боишься, что твоим аукнется? — прямо спросила Надейка. — Двор мой впритык к вашему, — не хочу, да слышу, как Неждану терзаешь.

— Ведьмино отродье то, не ребенок, — заклокотала от возмущения Сорока. — От нее одни беды да напасти, поживи-ка с такой в одном дому. Ее мать родная не принимала, — неспроста, поди.

— Устала просто Дарена, умаялась тогда, — покачала головой Надейка.

— Прялка новая пополам треснула, только с ярмарки привезли, — начала загибать пальцы Сорока, — Пять кур нестись перестали, крыша над скотиной все течет, осы под коньком гнездо склеили — по избе летают, Богдашу в шею одна кусила — полдня задыхался мой родненький. В жбан большой мыша упала да сдохла — взвар вылить пришлось, — тут пальцы налевой руке у Сороки закончились.

Она хотела продолжить на правой загибать, да передумала.

— И это только на энтой седмице все стряслось, — пальцев никаких не хватает все беды пересчитать!

Надея тем временем наполнила свои ведра, подняла на плечи коромысло да пошла. Обернулась все-таки, чтобы спросить:

— А не с того ли зло в избе завелось, что ты к Щекочихе бегала Власа привораживать? Поперек его воли живете, детей народили?

— Ах ты ж! — Сорока чуть не задохнулась от такого.

О делах колдовских не принято было меж чужих людей толковать.

С тех пор Сорока с Надейкой знаться перестала. Как завидит ту на улице, так нос воротит.

Глава 2. Сорока прилетела, или Как Власа приворожили

Когда шла Сорока замуж за вдовца Власа с такой оравой детей, все она понимала, на что себя обрекает. Но Влас и в тридцать восемь годов был жених завидный — дом крепкий старого Василя ему достался, три коровы да две лошади в хозяйстве всегда были, еще с дюжину поросят, а уток, курей да гусей никто не считал.

Борода тогда у Власа была густая темная, глаз вороний ярко блестел, шея крепкая — что у быка. А коли бочонок пива мужик на праздник с друзьями выпьет, так не упадет, разум не потеряет. Сам до крыльца резного дойдет, в канаву придорожную не скатится.

Бабу свою прежнюю Влас тоже не обижал. Не баловал, конечно, Дарену шелками да смарагдами, но и вожжам по деревне во хмелю не гонял, как прочие.

Так что, на вдового Власа даже девки молодые в Поспелке заглядывались.

Сорока первой не растерялась, к Щекочихе раньше других побежала, приворот любовный на свадьбу упросила сделать. Щедро она тогда бабке серебряным рублем заплатила, да еще лисью шкуру и монисто звенящие поверх условленной цены добавила. Не бралась сначала старая черную нить меж пальцами заплетать, мед с кровью мешать, заговоры над травами скороговоркой нашептывать.

Говорила, что обождать с приворотом надо, пока Влас по Дарене хотя бы семь седмиц не отгорюет. Только тогда можно новые две свечи в одну туго скручивать да палить ими бересту, где имя процарапано.

Но Сорока тоже не вчера родилась, она уже двадцать шесть весен одна прокуковала. Знала, что, коли промедлит, да обычаи печальные соблюдать Власу дозволит, другая, более хваткая баба, а то и девка, мужика в раз захомутает. Чай, Щекочиха не одна в Поспелке, кому привороты на вдовцов заказывают.

Взять вон еще хоть Кокошку хромую или Липоньку пучеглазую — каждый про них знает. Но Липоньку и Кокошку Сорока боялась. Кокошка платка не носит, патлы у нее седые, реденькие — лысиной в потолок светит. Ногу короткую рывками подволакивает, да так качается, что того гляди — на бок завалится или на тебя прям упадет. Родинки у нее на лице, как мухи жирные, по лбу, по щекам расселись, а самая поганая муха— та под носом.

Липонька, тоже нехороша — завывает страшно и глаза свои круглые таращит, зоб у нее еще большой. Липка до крови жадная — много для колдовства своего просит кровушки нацедить, цельную чашку. А чтобы кровь быстрее текла, раны режет глубокие. Одной девке, говорят, ножом своим грязным чуть мизинец не оттяпала. Рука потом почернела и распухла, мать невесты долго тот порез травами лечила, гною с него полведра выкачали, но руку девке все ж таки сберегли. Правда жених, на которого глупая ворожила, сбежал, — забоялся чего-то.

Жили бабки-колдовки далеко: Липонька — на болотах, а Кокошка — в дальнем лесу — даже идти туда Сороке было боязно. А гнус? А трясины? А медведи да кабаны? Вдобавок черти с кикиморами, мавки, ауки…

Щекочиха, пусть и старая, неопрятная, дымом горьким прокуренная, жуть, как до денег охоча, да чулки вязаные полосками наизнанку носит, все равно уж с ней проще сладить, только рубликом позвени. Ну, и бежать до Щекочихи — всего-то четыре двора, да