сомневался, что совладает с собой в следующий раз.

Райончик-то прикольный, конечно, что есть, то есть. Их спальня, в те времена когда у них была еще общая спальня, выходила на Музей ярмарочного искусства на авеню Терруар-де-Франс. Метрах в пятидесяти от него, над улицей Кур-Сент-Эмильон, пересекающей от начала до конца четырехугольную пешеходную площадь, именуемую Деревней Берси, с многочисленными ресторанами региональной кухни и альтернативными бистро, зимой и летом реяло облако разноцветных воздушных шаров. Там можно сколько угодно впадать в детство, было бы желание. Да и в самом парке ощущалось похожее стремление к развлекательной мешанине, почетное место в нем было отведено выращиванию овощей, а в специальном павильоне, под эгидой парижской мэрии для населения открыли запись в кружки по садоводству (“Сады в Париже, мечта все ближе!” – гласил слоган, украшавший его фасад).

В общем, они поселились – и железобетонности этого аргумента никто не отменял – в пятнадцати минутах ходьбы от министерства. Сейчас ноль часов сорок две минуты – то есть этих мыслей, хоть они и касались всей его осмысленной взрослой жизни, ему хватило всего на четверть часа. Если выйти сию минуту, к часу он будет дома. Во всяком случае – по месту жительства.

4

Выйдя из кабинета, Поль сразу повернул направо, к северным лифтам, и в конце длинного, тускло освещенного коридора, ведущего к апартаментам министра, он заметил медленно бредущую ему навстречу фигуру в серой пижаме, сильно смахивающей на лагерную робу. Сделав еще несколько шагов, Поль узнал его: это был министр собственной персоной. Два месяца назад Брюно Жюж изъявил желание воспользоваться своей служебной квартирой, которая пустовала практически все время с момента возведения здания министерства. Иными словами, министр, пусть он и не заявил об этом откровенно, решил уйти из семьи, положив тем самым конец браку длиной в двадцать пять лет. Поль понятия не имел, каковы были конкретные причины разлада Брюно с женой, впрочем, он догадывался – в силу уже хотя бы эмпатии, возникающей между западными мужчинами приблизительно одного возраста и круга, – что они мало отличаются от его собственных. В кулуарах министерства шушукались (как же так, почему о подобного рода вещах шушукаются в кулуарах? это навсегда осталось для Поля загадкой, но шушукались несомненно) о том, что подоплека этой истории куда мерзее и все дело в бесконечных супружеских изменах – причем жена изменяла мужу. Нашлись даже свидетели, вроде как приметившие двусмысленные выкрутасы Эванжелины, жены министра, на министерских приемах много лет назад. Жена Поля, к счастью, держалась в стороне от подобных скандалов. У Прюданс, насколько он мог судить, не было никакой сексуальной жизни, для личного расцвета ей, видимо, сполна хватало радостей более аскетичного характера, вроде йоги и трансцендентальной медитации, – вернее, их, может, и не хватало, да и ничего бы не хватило на самом деле, а уж секса и подавно; Прюданс не была женщиной для секса, Поль, по крайней мере, пытался себя в этом убедить, правда, без особого успеха, потому что в глубине души он прекрасно знал, что Прюданс создана для секса в той же, а то и в большей степени, чем подавляющее большинство женщин, и ее сокровенное “я” всегда будет нуждаться в сексе, в ее случае – в гетеросексуальном сексе, и уж если быть совсем точным – во введении члена. Но ужимки социального позиционирования внутри группы, как бы они ни были нелепы и даже недостойны, играют определенную роль, и Прюданс как в сексе, так и в веганстве оказалась первой ласточкой; асексуалов становилось все больше, это подтверждали результаты всех опросов, с каждым месяцем процент асексуалов среди населения возрастал, причем не равномерно, а в ускоренном темпе; журналисты, с их извечной склонностью к приблизительным оценкам и неправильному употреблению научных терминов, решительно объявили этот рост экспоненциальным, попав пальцем в небо, поскольку его темпы никак не соответствовали экстремальным характеристикам настоящей экспоненты – хотя в скорости ему и нельзя было отказать.

В отличие от Прюданс и большинства своих современниц, Эванжелина когда-то отлично вжилась в роль похотливой сучки, а может, и до сих пор из нее не вышла, что, естественно, никак не могло устроить такого человека, как Брюно, любившего, прежде всего, теплый и уютный семейный очаг, где он мог бы на время отвлечься от борьбы за власть, неизбежной составляющей политической игры. Их с Прюданс супружеские неурядицы на самом деле были совершенно иного рода.

– А, Поль, ты тут? – Брюно явно еще не до конца проснулся; говорил он немного озадаченно, неуверенным тоном, впрочем вполне довольным. – Совсем заработался?

– Нет, не совсем. Вообще-то совсем нет. Я заснул у себя на диване.

– Ох уж эти диваны… – Брюно смаковал это слово, будто речь шла о чудесном изобретении, существование которого он только что для себя открыл. – Я плохо спал, – продолжал он уже совершенно другим тоном, – поэтому снова задумался о нашем деле. Зайдешь ко мне выпить? Мы не можем позволить китайцам сохранить монополию на редкоземельные элементы, – заметил он почти без паузы, убедившись, что Поль идет за ним. – Сейчас я завершаю сделку с “Линас”, это австралийская компания, – ты даже не представляешь, как с австралийцами трудно договариваться; с иттрием, гадолинием и лантаном все в порядке, но проблем хватает, особенно с самарием и празеодимом; я сейчас на связи с Бурунди и с Россией.

– Ну с Бурунди будет все путем, – беззаботно отозвался Поль.

Бурунди – африканская страна; этим, в общем, ограничивались его познания о Бурунди; тем не менее он склонялся к мысли, что Бурунди находится недалеко от Конго, из-за синтагмы “Конго-Бурунди”, всплывшей в закоулках его памяти, хотя и не мог приписать ей какое-либо устойчивое семантическое содержание.

– В последнее время в правительстве Бурунди собралась вполне исключительная команда, – гнул свое Брюно, на этот раз не ожидая ответа.

– Я бы чего-нибудь съел, – сказал Поль, – на самом деле я забыл сегодня поужинать, в смысле вчера вечером.

– Правда?.. Кажется, у меня остался сэндвич, ну нечто вроде сэндвича, я собирался съесть его днем. Он, наверное, не особо вкусный, но все лучше, чем ничего.

Они вошли в служебную квартиру, и Брюно обернулся к нему:

– Совсем забыл, я шел в кабинет за одной папкой. Подождешь минутку?

Министерский кабинет, где он принимал политиков, профсоюзных деятелей и боссов крупных компаний, находился в другом крыле, дорога туда и обратно занимала минут двадцать.

А тут, в маленькой комнатке, Брюно обустроил себе запасной офис: на обычной меламиновой столешнице под ясень, со стойкой для принтера, рядом с ноутбуком лежала стопка папок. Шторы он задернул, закрыв вид на Сену.

Новенькая кухня блистала чистотой, сюда, похоже, не ступала нога человека: в раковине не громоздились горы грязной посуды, огромный американский холодильник оказался пуст. В