Перед Юлей возникла узкая речка с поросшими травой берегами, плеск воды перекрывала попсовая музыка, доносившаяся из ресторана напротив с вывеской «Дворянское гнездо». Только тут она поняла, что автоматически свернула не туда, вылетев из дома. Вместо того чтобы идти к проспекту Мира, откуда можно было доехать до работы, она побежала в сторону реки Волховки, вдоль которой обычно гуляла с коляской.

Ох! Теперь она опоздает еще сильней!

Юля развернулась и пошла в сторону проспекта. Она заметила, что идти ей как-то неудобно. С туфлями все в порядке. Так что же?.. Да ведь она впервые за последнее время идет одна! Без коляски. Вот почему так странно чувствует себя тело: привыкло ходить, наклоняясь вперед, толкая коляску и одновременно опираясь о нее. За месяцы материнства Юля превратилась в колясочного кентавра о двух ногах и четырех колесах. Ах так? Адье, кентавр!

Скорей в музей, скорей на работу! В ее любимый отдел западноевропейского искусства. В этих трех залах, где висели полотна караваджиста Прети и барочного мастера Джордано, ласкового к деталям Вербрюггена и пышного Яна де Бана и еще многое, Юля в наибольшей степени чувствовала себя дома. Не в квартире родителей, где она прожила первые двадцать четыре года жизни, и не дома у Степы, где она поселилась два года назад, после свадьбы. Почему-то именно в этих залах — на втором этаже вместительного желтого особняка на Соборной площади. Три месяца назад, когда стало особенно трудно, Юля повесила над комодом открытку с репродукцией одной из картин музея, златовласой Мадонны с младенцем кисти сиенца ди Бартоло. Смотрела на нее и думала: я выдержу! я вернусь, я скоро увижу эту картину вживую.

В голове играл развеселый джаз-банд. Ало-желтые тюльпаны, росшие в чьем-то палисаднике, качали головами в веселом недоумении. Как, ты все-таки вырвалась?! Проходя мимо облепленной белым-душистым яблони, тянувшей ветви из-за забора, Юля сорвала пригоршню цветов и вдохнула с наслаждением. Боже! Свобода!

Кварталы частных домов в окружении зелени кончились, начались приземистые здания, заселенные разными учреждениями. Мимо них, скучных, Юля прошла быстрее и вышла на проспект. Широкий проспект Мира расстилался перед ней налево — к стадиону, университету, Зачатьевскому монастырю-музею и дальше к окраинам — и направо — к Соборной площади и Кремлю, находившимся на набережной Межи, и дальше к Заречью. Юля помнила, что собиралась идти на работу, но ее охватило странное ощущение — будто она свободна, свободна лететь, как вот этот пух одуванчика, лететь в любую из четырех, нет, двадцати четырех сторон! В сумке зазвенел мобильный, Юля мельком глянула на экран (Степа звонит) и бросила телефон обратно. Не буду брать трубку. Справится, не маленький.

Юля расправила руки и потянулась. Сладко заныла спина, давно болевшая от ношения на руках ясно кого. К остановке подъехал автобус, и Юля впорхнула в него, даже не смотря на номер, отчего-то уверенная, что ее повезут куда нужно.

Свободна! И нет нужды торопиться. Мимо окна проплывали внушительные здания, деревья, рекламные щиты. Юля сидела, закинув ногу на ногу, чуть покачивая носком. Она вспомнила, как рявкнула на Степу, и засмеялась. Да, это была штука! Никогда, ни разу в жизни с Юлей такого не было: чтобы откуда-то из глубины поднялась волна — то ли гнева, то ли непонятно чего, какого-то очень горячего, мощного чувства — поднялась волна и захлестнула. И все, что Юля говорила, несясь на гребне этой волны, — все казалось единственно возможным, бесспорно правильным. Она и не знала, что быть в гневе — так классно!

Автобус с шипением раскрыл двери, водитель объявил: «Конечная». Юля вышла и ничуть не удивилась, увидев перед собой бежевое здание вокзала. Ведь отсюда начинается столько дорог, а она — наконец свободна!

Громадный, с десятиметровой вышины потолком главный зал был почти пуст, только к двум кассам прилепились хвостики-очереди. Юля встала в одну из них. Где-то позади остался Степа и еще ясно кто, тот, от кого она не могла и на шаг отступить так долго, тот, кто проводил почти все время у нее на руках, у груди, на коленях… «Им со Степой хорошо, они справятся» — вот такая мысль танцевала в звенящей от свободы Юлиной голове, и она не хотела вдаваться в детали, кто как справится.

В кошельке у нее было достаточно денег. Она откладывала их — сейчас Юля даже не помнила на что, но теперь это было неважно. Потому что она свободна, наконец свободна — и ее первая задача: выбрать, куда отправиться. Юля прошлась взглядом по электронному табло со строчками поездов. Москва, Симферополь, Казань, Рига… О, благословенные возможности, сколько же вас! А ближайший поезд куда? Санкт-Петербург! Именно. Это же ее давняя мечта — повторить студенческую поездку: слоняться по набережным, изучать разноцветные блики в каналах, потереть нос гранитному сфинксу, поселиться в Эрмитаже, бродить по Летнему саду.

Подошла ее очередь, и Юля скоренько купила билет в Питер. До отправления было минут семь, она неспешно пошла на перрон. На губах Юли танцевала блаженная улыбка. Liberte!

По платформе беспокойно топтались граждане с чемоданами и сумками, заранее настроясь на суету. А Юля шествовала плавно, в радужном облаке своей вновь обретенной свободы. Ветер ерошил ее обросшее каре, гладил лицо. Она раскинула руки — ветер был готов подхватить ее. Куда унести тебя, милая? Весь мир перед тобой! Хочешь — лети!

Загудел поезд, блеснул передним фонарем, надвинулся с гулом. Юля подошла к своему вагону — номер семь (счастливое число!). Молоденькая проводница, наморщив лобик, всмотрелась в ее паспорт, затем взяла билет и надорвала его: «Проходите».

О боже!

Проходить уже было некому. Беззаботная путешественница, которой открыт весь глобус, исчезла, потому что в тот самый миг, когда проводница надорвала рыжую полосу билета, с бумажным треском сорвался пластырь забвения, с пшиком исчезло радужное облако, Юля пришла в себя.

Яся!

На Юлю обрушилось ясное осознание того, что она сделала: она бросила своего ребенка! Она же бросила Ясю!

В ужасе Юля кинулась прочь с перрона. Она выбежала на вокзальную площадь, думая только об одном: как Яся? Господи, что с ней сталось? Как она могла оставить Ясю?

Она нырнула в первое попавшееся такси, согласившись на первую названную цену. А если Яся проголодается, а Степа не поймет, почему он кричит… А если Яся захочет спать, а Степа не вспомнит, что надо его укачивать в коляске… Если Степа сядет за компьютер и забудет обо всем, а Яся упадет и расшибется… Или Степа его посадит в манеж и Ясечка там будет кричать, но никто не придет… Или просто он будет скучать по ней, будет искать глазами маму, а мама… Как, как она могла так разозлиться на Степу, что забыла о самом главном — о своем ребенке?!

Через двенадцать длиннейших минут такси остановилась на Гороховой. Юля выскочила из него, сунула водителю деньги и даже не подумала о сдаче. Влетела во двор, открыла дверь и замерла на веранде. Отдышаться. Успокоить грохочущее сердце. Что бы ни случилось…

— Ты доел, Быстрый? — услышала она спокойный голос мужа. — Ты наелся? Молодец! Мужик!