Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так и нагревались внутри него то сосуд с эгоизмом, то с животной яростью, доходя до градуса кипения и вырываясь наружу. И не дай Бог кому-то попасть ему под руку в этот момент. Это за доли секунды поняла Сируш и спаслась бегством в никуда, как добыча от хищника.
Была суббота, и школа была закрыта, но, конечно, он знал, где живет учитель. Прождав полчаса, выкурив полпачки сигарет, он направился к дому учителя, застав его на заднем дворе, где он возился с машиной. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что этот самец ничего не знает о том, где его самка. Но чтобы наверняка отбить желание, бросил ему в лицо угрозу убить обоих, если хоть что-то узнает о них.
Куда она могла деться в этой деревне, почти отрезанной от внешнего мира, он не понимал. Но считая ее многолетнее молчание проявлением трусости, он уверил себя, что вскоре она явится, так как с наступлением темноты было просто опасно выходить одной за пределы деревни. Да и холодно ночью. До села, где живет ее семья, далеко, а попутного транспорта можно ждать неделю. Приняв эту мысль, как единственно возможную, он сел ужинать, заранее ощущая себя победителем. Девочек он отправил переночевать в гости к брату, чтобы те не смогли помешать ему учинить расправу над женой.
В то время пока он прокручивал в голове разные сценарии своего правосудия, один жестче другого, наша Сируш возвращалась к реальности не менее жестокой, чем фантазии мужа.
Окончательно скинув вуаль Морфея, она решила дождаться темноты и сделать то единственное, ради чего стоило столько лет терпеть унижения и рисковать своей жизнью. Она хорошо знала каждый проулок в деревне, и как только стемнело, она пробралась тенью к дому учителя.
Высоконравственному человеку легко привить чувство вины. А будучи виновным, высоконравственный человек уже чувствует себя преступником. Вина другого человека может лишь на миг облегчить муки совести таким людям. И даже если они становятся жертвами тиранов, все равно не могут усмирить зудящие душу сомнения, что сами виноваты во всем. Только не знают в чем. Так мучилась долгие годы и Сируш. Теперь она хотя бы знала в чем ее вина. И она была готова понести наказание. Но так отчаянно хотелось испытать настоящее женское счастье! А вдруг если сильно-сильно зажмуриться и шагнуть в пропасть, то на дне будет не конец всему, а начало новой жизни. Размышляяобо всем об этом, она постучала в дверь учителя.
Дверь открылась, едва первый стук стих в тишине. Симбад взял ее за запястье и, почти не глядя, одним движением, как мотылька, перенес в предбанник. Он был одет, словно собирался сейчас идти на работу. Хотя была суббота, и давно было пора спать. Молча он провел ее на кухню, где горела лишь крохотная лампа с удивительным французским абажуром. И где он только приобрел это чудо?! На столе было все накрыто к чаю так, как будто дома были гости. Не говоря ни слова, он усадил ее на стул и налил чай, весь вечер греющийся в чайнике на печи. На доске лежал нарезанный хлеб, а на тарелке – овечий сыр и зелень. В хрустальной пиале искрился мед, а рядом лежало сливочное масло, готовое смешаться с медом согласно давней традиции. Пододвинув к ней все тарелки разом, он сказал: «Ешь», – и ей впервые захотелось послушаться не от страха. Но ей было так страшно и так стыдно, что не было сил поднять на него глаза. Она вздрогнула, когда его пальцы коснулись ее подбородка и мягко, но настойчиво подняли ее лицо. И ей ничего не оставалось, кроме как отдаться судьбе. Не дыша, она подняла глаза, понимая, что от этого взгляда зависит вся ее жизнь. Она была готова к чему угодно. Но не к тому, что увидела! Он смотрел на нее с благодарностью. Как смотрит человек, которому даровали свободу, отменив пожизненный срок. Сколько длился этот момент, секунды или вечность, они оба не знали, но точно знали, что обратного пути нет. К своему удивлению Сируш с огромным аппетитом съела хлеб с сыром и согрелась чаем с медом. Ей показалось, что так вкусно она ест впервые.
Симбад долил ей чай, но сам не пил, только смотрел на нее. Потом они начали обсуждать, что им делать дальше. Они вели беседу так, как будто прожили вместе тридцать лет. Было решено уезжать прямо сейчас, ночью, пока ее не начали искать. Старшая сестра Симбада жила в Тбилиси, и было решено ехать к ней. Сируш больше не боялась ничего, только в горле стоял ком при мысли о дочерях. Старшая уже совсем взрослая, но средняя и особенно младшая! Как их оставить? Было решено уехать вдвоем, пока ее не нашли и не пристрелили их обоих, а потом через ее семью попытаться решить вопрос с детьми. Ее не оставляла надежда на то, что девочки скоро станут обузой мужу, и рано или поздно он отдаст их на воспитание если не ей, то ее родителям. Эта мысль поселилась в ее голове и слабым обезболивающим приглушала нестерпимую боль расставания. Собрались они в считанные минуты, не зажигая свет во дворе, погрузили все в машину и, стараясь ехать подальше от жилых домов, выбрались на дорогу, ведущую в город. Сируш сидела притихшая, не только не оглядываясь назад, но даже не глядя в боковое окно.
Только вперед, в извилистую дорогу с видимостью лишь пару метров, выхватываемые из темноты слабым светом фар. Вокруг кромешная тьма. Эта дорога ей напоминала ее жизнь. И не было у нее ничего очевидного, кроме нее самой и мужчины, сидящего рядом за рулем. Странное чувство родства с ним все больше обволакивало ее сознание, удивляя и успокаивая одновременно. Даже не почувствовав, как сон опять захватывает ее в свою власть, она погрузилась в спасительное забвение.
К утру они приехали в Тбилиси и были приняты сестрой Симбада на удивление спокойно и тепло. Было очевидно, что это люди из одного теста. Добрые, уютные, настоящие. Они позавтракали и поехали смотреть крохотную квартирку, которую после смерти оставила внукам сестры двоюродная
