Олли, заметив их вместе, тут же подошел, ущипнул ее за ушко.

– Дорис, ты на самом деле выросла и превратилась в сногсшибательную красавицу. – Он весь сиял, не очень твердо держась на своих коротеньких ножках. – Хамф, послушай, только самые отважные заслуживают внимания самых красивых… Ведь не каждый день мы возвращаемся с войны. Не так ли, Чарли, мой мальчик?

– Ну не душка ли он? – сказала она, когда Олли от них отвернулся. – Мы были так сильно влюблены друг в друга, когда мне стукнуло всего шесть лет, а он уже был студентом колледжа.

Когда все были готовы сесть за стол, Олли, пропустивший мимоходом еще парочку коктейлей, широко раскинув руки, произнес тост:

– Вы только поглядите на них, на этих милых, интеллигентных, красивых американских женщин… Ничего подобного по ту сторону Атлантики нет, правда, Чарли? Существуют три вещи, которые вам не получить нигде в мире ни за какие деньги: хороший коктейль, приличный завтрак и американская девушка, да благословит их всех Бог!

– Ах, какой он все же душка, – снова прошептала на ухо Чарли мисс Хамфриз.

На столе красовались ряды серебряной посуды, посередине – китайская чаша с букетом роз, а у каждого прибора – несколько бокалов и рюмок с сверкающими золотистыми ножками.

Когда Чарли оказался за столом рядом с мисс Хамфриз, он сразу почувствовал большое облегчение. Она ему постоянно улыбалась.

– Надо же, черт побери! – сказал он, тоже ответив ей широкой улыбкой. – Я, право, не знаю, как вести себя здесь…

– Ну, не так, как там, по-другому… Старайтесь вести себя естественно. Ну вот как я.

– Нет-нет, – возразил он, – мужчина всегда попадает в беду, стоит ему начать вести себя естественно.

Она засмеялась.

– Может, вы и правы. Ах да! Расскажите мне о том, как там на самом деле? Никто ничего мне не рассказывает. – Она кивнула на пальмовые веточки его «Военного креста». – Ах, лейтенант Андерсон, вы обязательно должны мне рассказать о своей награде.

Они пили белое вино, когда подали рыбу, потом красное, под ростбиф, потом ели десерт с диким количеством взбитого крема. Чарли постоянно убеждал себя не пить много, чтобы, не дай Бог, не опозориться.

Мисс Хамфриз звали Дорис. Так ее все время называла миссис Бентон. До войны она провела год в женском монастыре в Париже и теперь расспрашивала его о знакомых ей местах – о церкви Мадлен, о магазине Рам-пельмайера, о кондитерской напротив Комеди Франсез.

После обеда они с Чарли, взяв свои чашечки с кофе, отошли к эркеру у окна и устроились там за большой красной бегонией в медном горшке. Она спросила его, на самом ли деле он считает, что в Нью-Йорке сейчас так ужасно. Она сидела на подоконнике, он стоял перед ней, глядя через ее плечико на оживленное уличное движение за окном. Прошел дождь, и от фар и огней автомобилей на черной мокрой мостовой Парк-авеню оставались длинные, волнистые полосы. Он сказал ей, что все равно дома лучше, что бы там ни говорили. Интересно, что будет, если он, словно невзначай, скажет ей, что у нее красивые плечи? Он уже хотел было выпалить свой комплимент, как послышался знакомый голос Олли Тейлора – он агитировал гостей пойти всем вместе в кабак.

– Конечно, уборка здесь предстоит нешуточная, я знаю, – оправдывался Олли, – но пусть ваши дети знают, что сегодня мой первый вечер в Нью-Йорке, а следовательно, они должны с уважением относиться к моим слабостям.

Они стояли все вместе у входа под козырьком, а швейцар ловил для них такси. Дорис Хамфриз в своем длинном плаще с меховой отделкой внизу стояла так близко к Чарли, что плечом прикасалась к его руке. Несмотря на холодный, влажный от дождя ветер, он чувствовал запах ее духов, ее меха, ее волос. Они пропустили вперед других, кто уже занимал места в останавливающихся машинах. Вдруг на какое-то мгновение ее рука оказалась в его руке, такая маленькая, холодная. Он помог ей сесть в такси. Протянул швейцару полдоллара. Тот серьезным, озабоченным голосом ливрейного лакея прошептал на ухо таксисту: «Шэнли».

Автомобиль, мягко шурша шинами, мчался между высотными зданиями к даунтауну. Легкое головокружение у Чарли продолжалось. Он, не осмеливаясь глядеть на нее, разглядывал из окошка лица прохожих в плащах и с зонтиками в руках, которые проходили мимо витрин, машины, уличных полицейских.

– Ну а теперь рассказывайте, как вы получили ваши пальмовые веточки.

– Ах, эти лягушатники время от времени подкидывают их нам, чтобы наши парни не скучали.

– Сколько вы сбили этих варваров, этих немцев?

– Стоит ли говорить об этом?

– Ах, что же это такое! – Она в негодовании стукнула ножкой об пол такси. – Никто мне ничего не рассказывает. Порой мне кажется, что никто из вас на самом деле никогда и не был на фронте.

Чарли засмеялся. В горле он почувствовал легкую сухость.

– Ну, мне приходилось там побывать пару раз, полетать над ним.

Она резко повернулась к нему. В темном салоне такси в ее глазах блеснули искорки.

– Ах, я все понимаю… Лейтенант Андерсон, мне кажется, что вы, летчики, – самые замечательные люди на свете.

– Мисс Хамфриз, мне кажется, вы… тоже славная, девушка что надо. Только я боюсь, что наше такси так никогда и не дотащится до этого притона… или как там он называется…

На секунду она опять прислонилась плечиком к нему. Рука ее снова оказалась в его руке.

– Между прочим, меня зовут Дорис, – сказала она обиженным, как у девочки, голоском.

– Да, Дорис, – повторил он. – А меня зовут Чарли.

– Чарли, скажите, вам нравится танцевать? – спросила она все тем же капризным голоском.

– Конечно, я это люблю, – ответил он, покрепче сжимая ее руку.

От этого мимолетного рукопожатия голос у нее вдруг изменился, растаял, как леденец.

– Я тоже. Боже, как мне нравится!

Когда они вошли в зал, оркестр играл «Дарданеллы». Чарли оставил свою шинель с фуражкой в гардеробе. Тяжелые, седые брови метрдотеля учтиво склонились над накрахмаленным воротничком белой рубашки. Чарли шел следом за ее стройной спиной с соблазнительным напудренным открытым островком между лопатками, где самое место для его руки; шел по красному ковру между беленькими столиками, за которыми сидели мужчины в хрустящих рубашках и женщины с обнаженными плечами, вдыхая острый запах шампанского, шипящих на жаровнях гренок с сыром; шел по краю танцевального круга, на котором кружились пары, прямо к круглому белому столу, где уже разместились приехавшие сюда раньше их гости. Ножи и вилки поблескивали на твердых сгибах свежих скатертей.

Миссис Бентон, стягивая свои крохотные, словно детские, белые перчатки, неотрывно глядела на красную физиономию Олли Тейлора, который рассказывал что-то забавное.

– Давайте потанцуем, – прошептал Чарли Дорис. – Давайте будем танцевать все время, без устали.