Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы были сыписы — и постоянно тусовались в доме творчества в Коктебеле, в Малеевке, в Дубултах, в разных прекрасных местах, которые имели такие сакральные в Советском Союзе значения.
В моих биографиях часто пишется (и правильно пишется), что благодаря этим домам творчества я вырос среди московского андеграунда. Так оно и есть. Но в этих домах творчества я общался и с представителями официальной советской культуры, с писателями и с художниками.
Павел не случайно отдельно упоминает общение с «представителями официальной советской культуры» — «официальные» художники, как бы ни спорны были порой их личные творческие достижения, выполняли в СССР важнейшую социальную функцию: играли — именно играли — роль аристократии.
Советский Союз, по понятным причинам, не смог и не захотел инкорпорировать старую аристократию. Но поскольку кастовое общество без аристократии существовать не может, на её роль была назначена богема.
Знакомством с заслуженным артистом или с писателем-«гертрудой» (героем соцтруда) гордились как вхожестью в графский дом, ресторан ЦДЛ обернулся салоном герцогини де Нойаль, премьера в Доме кино стала светским раутом, на котором подмечают, кто с кем вышел, и хвастаются новыми (то есть новопривезёнными и свежевыфарцованными) туалетами.
И сама богема с удовольствием эту роль подхватила — немедленно начав играть во фронду, причём в изводе воспетого Грибоедовым Аглицкого клоба. Впрочем, типологически эта «богемная аристократия» была не столбовой, а служилой, то есть не боярами, а дворянами. Все блага которых — квартиры от творческих союзов, дачи, гонорары, позволяющие покупать машины (без очереди), поездки за границу — даровались в качестве награды и в обмен за верную службу. (Причём эта «верная служба» подразумевала помощь государю во всех его начинаниях — в том числе и в затеянных реформах. Поэтому на первых порах Перестройки блистало так много народных кумиров.)
Но были в СССР и столбовые аристократы. Не дворяне, а феодалы — то есть потомки тех, кто пришёл с новой властью, приплыл в одной лодке с Вильгельмом Завоевателем или был дружинником Ярослава Мудрого и получил от него уделы. Роль потомков этих баронов и удельных князей в СССР взяли на себя, как нетрудно догадаться, кэгэбешники. Ведь они тоже пришли в 1917 году вместе с Лениным и Троцким, только назывались тогда чекистами и гэпэушниками. И на них опирались поначалу основатели нового государства: каждый большевистский вождь окружал себя «особым отрядом» натуральных головорезов, никому, кроме как ему лично, не подчинявшихся — но формально являющихся подразделением ГПУ. Неудивительно, что они же первые попали под репрессии: когда государство достаточно окрепло, их пришлось окорачивать, как окорачивали своих вассалов все европейские короли и русские великие князья и цари в XIV–XVII веках при создании централизованного государства.
Феодалы и дворяне всегда испытывали взаимную неприязнь — считая друг друга, соответственно, нахальными безродными выскочками и замшелыми пнями с кровавыми корнями, но по прошествии уже двух-трёх поколений разница между дворянами и феодалами стиралась. Потомок удельных князей Вяземских вместе с сыном служилого остзейского барона Дельвига вместе ходили к цыганам и возмущались ужасам аракчеевщины. Точно так же сейчас внучка заслуженного артиста или народного художника ходит на митинг бок о бок с внуком полковника МГБ или открывает с ним на паях ресторанчик — причём место в аренду в самом центре для них почему-то всегда находится. А те, кто не принадлежит к этому кругу, удивляются «парадоксам истории».
Так вот: Антон Носик, принадлежа к андеграундному кругу, и с этой игрушечной «советской аристократией» тоже общался с рождения. И потому пиетета не испытывал. Зато до конца дней испытывал явную неприязнь к потомкам советских феодалов из КГБ.
Порой эта неприязнь принимала гипертрофированные формы. В октябре 2001 года, будучи, в качестве топ-менеджера «Рамблера», приглашённым на конференцию в МГИМО, он чувствует острый диссонанс:
Первый раз в жизни посетил сегодня МГИМО.
В этом заведении, для которого я в мои собственные студенческие дни не подходил ни рожей, ни пятым пунктом, ни социальным происхождением, я чувствовал себя примерно как революционный крестьянин с винтовкой, развалившийся в кресле под Рембрандтом после взятия Зимнего.
Поскольку я там был на спецмероприятии, то устроители отвели меня в VIP-зал. Тут уж я почувствовал себя как всё тот же крестьянин, но уже добравшийся до царской опочивальни. Смешно. Я думал, что за столько лет классовое чувство забылось. А нифига.[27]
Казалось бы: какое отношение 35-летний интернетчик имеет к «крестьянину с винтовкой»? Но привыкший к чёткости формулировок Антон выразил свои ощущения именно так.
Олег Радзинский, сын Эдварда Радзинского, то есть такой же «сыпис», впоследствии — диссидент и удачливый инвестбанкир, с которым Носику придётся столкнуться в иной реальности, в начале двухтысячных. Его трудно заподозрить как в ностальгии по советской власти, так и в выгораживании современной московской богемы. Но в своих вышедших в 2018 году мемуарах «Случайные жизни» он тоже признаёт:
Советская власть, как никакая другая, ценила творческую интеллигенцию. <…> Творческой интеллигенции выпала задача создать симулякр советской жизни в словах, картинах, скульптуре, музыке и кино. <…> Между властью и творческой интеллигенцией существовал социальный контракт: мы дадим вам дополнительные блага и даже позволим определённые творческие вольности, а вы оставайтесь лояльны. Или по крайней мере нейтральны. Этот контракт действовал до конца советской жизни и умер, став ненужным.
Нынешней российской власти не нужна идеологическая обслуга, поскольку у неё нет идеологии. Она никого не боится и не собирается ни перед кем отчитываться. Её социальный контракт — не с интеллигенцией, а с олигархами: оставайтесь лояльны или нейтральны, и вам позволят вести вашу олигархическую жизнь. Или не позволят.[28]
Но вернёмся к рассказу Пепперштейна:
Несколько пространств очень важны для нашего детства, нашего формирования. Прежде всего это, конечно, мастерская Кабакова на Сретенском бульваре — роскошный чердак, на котором мы очень много времени провели и в детстве, и потом. Однажды мы там стали клеить огромный замок, он разрастался: какие-то сооружения, микросолдаты… Но в какой-то момент это так задолбало Илью, что, я помню трагический миг, Илья сжёг наш замок в камине. <…>
Потом очень важным моментом для нашей общей жизни стало строительство корпоративного дома от
