Люся мотнула головой, сквозь злые слезы пытаясь различить… И взвизгнула, оглушая сестру и сама замирая от ее ответного крика.

Молния, ветвясь, выросла прямо из реки чудовищным сияющим древом, вплелась в пляску и звон золотых бус, в танец золотых драконов, в кудахтанье золоченых фениксов. И, заворачиваясь гигантской воронкой, подняла сампан вместе с охрипшими от крика девушками, подняла, закружила и с размаху бросила вниз, вверх, снова вниз, быстрей и быстрей, кленовым семечком во власти смерча…

И схлопнулась, закрылась, словно и не было никакой воронки, никакого смерча, никаких драконов и бус.

И никакого сампана на внезапно замершей, безмятежной Хуанпу.

А над головой Люси сомкнулась непроглядно-черная вода.

Но прежде чем оглушенное сознание померкло, девушке послышалось призрачное: «Подожду и увижу…» – как прощальное напутствие.

Люся развела руки, из последних сил делая гребок, дрыгнула ногами – и устремилась к воздуху и жизни.

Таня

После ослепительного сияния на Таню вдруг обрушилась абсолютная, кромешная тьма, словно тот неземной свет напрочь выжег глазные яблоки. В раскрытый рот хлынула речная вода, а шелк платья моментально облепил ноги и потянул на дно. Таня отчаянно задергалась, точно сама стала рыбой, забилась и принялась бешено грести руками. Кто знает, что ждало их с Люсей на поверхности, может быть, бандиты из Зеленой банды во главе с Ушастым Ду, но совсем молодым еще человеческим существам нестерпимо хотелось жить. Каждая частичка Таниного юного тела отчаянно противилась даже мысли о смерти. Жить! Дышать! Ну! Еще чуть-чуть! Легкие пылали, все тело скручивали спазмы, и до поверхности воды осталось совсем немного. Последнее усилие, последний рывок дались тяжело, зато…

Боже! Как же хорошо! Татьяна судорожно глотнула воздух, закашлялась и первым делом, не успев как следует осмотреться, заорала:

– Люся! Люсенька!

С ней ничего не должно случиться! Нет! Сестра умела плавать по-настоящему, тогда как Таня всего лишь кое-как научилась держаться на воде.

И точно в ответ на беззвучную мольбу Люся вынырнула совсем рядом – живая, невредимая и довольная.

– Гляди! Не потеряла! – хрипло каркнула она, демонстрируя мокрый кулак с намертво зажатой в нем рыбкой.

– Сестричка моя…

Какое же это было облегчение – снова увидеть ее милое лицо и сияющие глаза, а потом уже осознать до конца, что они снова выжили. Девушки, жалобно всхлипывая, крепко обнялись, не забыв по детской привычке потереться носами.

– Темень-то какая, – прошептала Людмила. – Мы ж, поди, на самой середине реки.

– А бандитов не слышно.

– Странно это.

Тишина, совершенно не свойственная Шанхаю ни днем, ни ночью, шатром раскинулась над черной, пахнущей тиной водой. Ни тебе плеска весел, не чирикающих голосов китайцев, ни тем более выстрелов.

– Они испугались этого светопреставления, а потом в тумане нас и потеряли, – предположила Татьяна.

Люся тоже внимательно прислушалась, а затем еще и отплыла чуть в сторонку, пытаясь высмотреть хоть что-то в непроглядной темени южной ночи. Все без толку. И вода какая-то подозрительно чистая.

– Ну что делать… За меня держись, и поплывем потихонечку к берегу.

Таня немедленно ухватилась за бретельку этого позорного платья.

– Ой, а что это у тебя?

– Ридикюль твой с документами, – хмыкнула Люся. – Рыбки и паспорта – сейчас самое важное. Их надо сберечь.

– Вот ведь! – потрясенно задохнулась Татьяна, в очередной раз дивясь сестриной живучести и хватке. Впрочем, помня, через что им обеим пришлось пройти, чтобы получить нансеновский паспорт, ничего странного. Люся и в огонь бы за этой бумажкой нырнула.

– Тряпки все равно потонули, но это ничего… не страшно. Платья – дело наживное. Ну, поплыли? – И она засунула свою рыбку в рот, за щеку. – Помолши, жожалужта, ага?

Грести Людмиле пришлось совсем недолго, что опять же было удивительно. Вдруг обнаружился берег, густо заросший каким-то местным камышом. Обессилевшие и дрожащие сестры буквально ползком вскарабкались на склон. Минуть десять они просто лежали в траве, приходя в себя. В этот момент им было уже все равно – есть рядом ребятки Ушастого Ду или нет. Лишь бы дух перевести.

Первой закономерно ожила Люся.

– Ш-тьфу! – Она выплюнула рыбку на ладонь. – И куда же это нас занесло, а? Хотела бы я знать.

«Когда происходит что-то экстраординарное, принято говорить: «Никогда в жизни не забуду». Потом, конечно, все забывается, теряет остроту и важность, тускнеет. Но я так и не сумела забыть ту, самую первую бессонную ночь, когда мы с Люсей жались друг к другу, дожидаясь рассвета. Мне до сих пор иногда снятся те предутренние сумерки и резкие голоса приближающихся к нам мужчин. Они идут прямо к нам, неумолимо сокращая расстояние между нашим неведением и жуткой истиной. И тогда я просыпаюсь – в холодном поту, с колотящимся о ребра, обезумевшим от ужасного предчувствия сердцем».

(Из дневника Тьян Ню)

«Оставаться самим собой… Кажется, это так просто. Может быть. Особенно во времена благоденствия и мира так легко быть яркой индивидуальностью, всегда и везде оставаться собой. Но сколько же на земле слабых, испуганных и беззащитных, у которых нет иного выхода, кроме как склониться под гнетом несчастий и менять чужие личины как перчатки, чтобы уцелеть, чтобы устоять и выжить. Но я верю, что никто не осудил бы нас ни тогда, ни сейчас…»

(Из дневника Тьян Ню)

Тайвань, Тайбэй, 2012 г.

Саша

От чтения Александру отвлек легкий стук в дверь. Девушка начала было торопливо прятать заветную тетрадь под подушку, а потом, сообразив, что делает, расхохоталась: взрослая уже, а все туда же!

– Я вхожу, – раздался тихий голос матушки, а через мгновение и она сама легко шагнула в студию: величественная и, как и всегда, безмятежная.

Саша впервые за день пригляделась к ней и почувствовала, как теплеет на сердце, – время пощадило ее родительницу. Волосы мамы, темные и блестящие, были скручены в искусный узел на затылке, а светлое домашнее платье ладно сидело на фигуре, с возрастом не потерявшей своей стройности. Впрочем, кажущаяся мягкость в манерах и поведении была обманчивой – девушка прекрасно знала, что в этом тихом омуте тоже водятся черти. Вот и сейчас по лицу матери барышня Сян поняла – семейного допроса блудной дочери явно не избежать.

– Добро пожаловать домой. Ты вернулась так неожиданно, Джи-эр[6], и мы все некоторым образом обеспокоены, – подтвердила ее опасения мама, не сводя с дочки настороженного взгляда. – Не случилось ли чего-нибудь… недостойного?