Все равно он пока ничего толком не соображает. А рука противника – вот она, перед носом.

– В расчете. – Он вяло жмет мне руку и пытается встать.

Шок еще не прошел, но желание меня уничтожить легко читается в его глазах.

Поздно!

Я разворачиваюсь и иду в класс.

Дурацкая, дешевая, мелкая победа. Но почему-то мне становится легче…

Кисть все-таки потянул. Что за хилое тельце!

Я вернулся в класс. Молча в неожиданно наступившей тишине прошел мимо парт и плюхнулся на свое место рядом с Люськой Артемовой. Даже не задумался, где я должен сидеть, – просто знал. Открыл ранец, достал пенал, тетрадь, потрепанный букварь из школьной библиотеки. Только потом осторожно поднял глаза на учительницу.

Валентина Афанасьевна напряженно решала педагогический ребус.

Все было нетипично!

Школьные правила звонко трещали по швам, но многолетний опыт подсказывал ей не торопить события и не принимать скоропалительных решений.

Секунды три мы еще играли в «гляделки» с учительницей, потом она повернулась к доске и продолжила рисовать замысловатые крючки, которые многострадальные первоклашки должны будут воспроизвести в своих прописях.

Я тихонечко выдохнул. Тут же меня сзади затеребили за плечо.

– Караваев! Тин-насевна к директору ходила. Я сама видела! Из класса вышла! И сразу пошла! – Натаха умудрялась говорить сразу и шепотом, и скороговоркой.

Значит, проследила. От Натахи другого ожидать и не приходилось. Боевая девчонка. Лучше большинства мальчишек.

– Игнатьева! – Валентина Афанасьевна даже не повернулась, продолжая скрипеть мелом по доске. – Тишина в классе!

Сзади хлюпнуло, и тряска прекратилась.

К директору, значит. Ну-ну…

Я начинал получать удовольствие от этого мира. Не суть важно, что он состоит из простейших, как куб, составных элементов. Что его связи и логические цепочки примитивны и однообразны, а поступки окружающих легко предсказуемы и хорошо знакомы – еще по той, прежней жизни.

Не страшно. Формула «я сюда не напрашивался» наполняла меня легкостью и азартной бесшабашностью. Вчерашний постулат «проживу новую жизнь без ошибок» стал казаться тусклым, унылым и беспросветным.

Краем сознания я понимал, что шараханье из одной крайности в другую вызвано симбиозом детской необузданной энергии и умудренного опытом рассудка, уставшего от многолетнего контроля над рамками норм и приличий. Понимал, но возвращаться к привычным для пожилого гражданина ограничениям не собирался.

Хотелось скакать, резвиться и радоваться этой жизни.

– Валентина Афанасьевна!

– Что, Караваев?

– Разрешите выйти из класса.

– Что случилось?

– Ничего не случилось. Мне к директору нужно.

Пауза.

– Зачем тебе к директору?

– Это конфиденциальный разговор.

Следующая пауза вышла на порядок длиннее.

– А ты понимаешь значение слова «конфиденциальный»?

– Секретный, доверительный, келейный, негласный, тет-а-тет. Продолжать?

Опять пауза.

Как же мы тяжело реагируем на экстремальные вбросы! Наши современные учителя к подобным аномалиям как-то попривычнее будут. Застой, одним словом.

– Так можно выйти или нет?

– Хм… Так, дети! Тихо сидим десять минут. Мы сейчас вернемся. Пойдем, Караваев.

Легко.

Я шагаю по школьному коридору и наслаждаюсь ситуацией.

Валентина Афанасьевна – справа и чуть сзади. Конвоирует. Хотя вид у нее несколько озадаченный, если не сказать – обалделый.

А еще я чувствую ее страх.

Страх перед непонятным учеником, перед директором, перед милыми детишками, которые ей чертовски надоели за тридцать лет педагогической практики. Перед гороно, перед парткомом, профкомом, педсоветом, перед пьяным соседом, перед хулиганствующими подростками советских времен. Страх перед жизнью.

Мне становится ее немного жалко.

Когда мне было действительно семь лет, я всего этого не знал, не видел и не ощущал. Сейчас эта женщина передо мной – как открытая книга. Сейчас я – педагог, а она – испуганная и запутавшаяся ученица. Хочется ее подбодрить, но, боюсь, напугаю ее еще больше.

Стучу в дверь директора и терпеливо дожидаюсь приглашения войти. Приглашают. Входим оба, несмотря на заявленную мною конфиденциальность.

Директор нашей школы – Вера Семеновна. Монументальная фигура, надо сказать. Очень напоминает Людмилу Зыкину в лучшие ее годы. Могучие плечи, огромный бюст, гигантская гуля на затылке величиной с мою голову. И все это непостижимым образом гармонирует с приятными на глаз чертами лица, чуть курносым девчачьим носом, маленьким ртом с тонкими, ярко накрашенными губами и умными глазами зеленоватого цвета, которые женщина время от времени слегка близоруко щурит, принципиально не желая носить очки.

Завуч тоже здесь. Лариса Викторовна. Полный антипод женщины-директора. Тонкая, изящная, с худым усталым лицом, украшенным огромными очками с толстенными стеклами. Светлые, выгоревшие на солнце волосы собраны в легкомысленный пучок на затылке. Тихая, незаметная и незаменимая. И опасная. Внешняя мягкость не мешает ей быть жесткой и непреклонной всегда, когда это требуется.

Ну что ж, так даже лучше.

Представление начинается.

– Караваев! – У Веры Семеновны эта констатация звучит, как «ну вот, попался!».

– Караваев – моя фамилия, – соглашаюсь я, не удержавшись от пародии на Шилова из «Ментовских войн». – У меня к вам, Вера Семеновна, очень важный разговор.

Делаю серьезно-трагическое лицо. Настолько, насколько позволяет мимика семилетнего ребенка.

Брови директора медленно ползут вверх.

Лицо завуча непроницаемо.

Дыхание учительницы за спиной перестает быть слышным.

– Разговаривай, – очень медленно произносит Вера Семеновна.

Она пока еще не выбрала тактику своего поведения со школьником, на которого пять минут назад как-то сумбурно и невнятно настучала классная руководительница.

Не любим мы непоняток. А что вы скажете на это?

– Сальвадор Альенде убит, Вера Семеновна. Такие вот дела. Певцу и гитаристу Виктору Хара на стадионе в Сантьяго отрубили кисти рук, а потом проломили голову. В Чили военный переворот, уважаемые педагоги. К власти десять дней назад пришла хунта Аугусто Пиночета.

Все это выговариваю медленно, нарочито трагическим голосом. Контакт с директором – глаза в глаза. Она с каждым моим словом щурится все больше и больше.