Другой важной характеристикой поздней империи стало то, что жизнь в ней была полностью регламентирована. Относительную свободу первых двух веков после Августа сменила твердая рука правительства. К началу времен Константина и даже раньше государство начало заставлять жителей делать то, что они раньше охотно делали сами, – обеспечивать себя пропитанием, одеждой, защищать себя и оплачивать содержание правительства. Регламентация медленно укреплялась во всех областях деятельности, и, в конце концов, колоны (зависимые крестьяне) были прикреплены к земле, ремесленники – к своему ремеслу, солдаты – к месту расположения полков, моряки – к судам, а декурионы в городах – к своей неблагодарной работе сбора государственных налогов. Постоянно растущая обременительная бюрократия заняла жизненно важные места в государственной машине, и стоимость правительства возрастала. Только сенатская знать, владевшая обширными поместьями, избежала общей участи. Это был, по сути, единственный класс внутри империи, способный нести расходы. Далеко не вся регламентация в IV веке была новой. Она началась уже во II веке, когда имперское правительство начало вмешиваться в местное сельское хозяйство и городское управление. Новым стала степень и полнота системы. Это был ошеломляющий контраст со свободой времен Клавдия или Траяна.

Третья черта заключалась в том, что империя на западе к IV веку стала аграрной. Это правда, что при римлянах экспансия городов и городской жизни в Британию и атлантические провинции Галлии и Испании никогда не была очень уж успешной. В урбанизации всегда присутствовал элемент искусственности, отсутствия глубины. Имевшие небольшие размеры, эти civitates были не органичными образованиями, а скорее центрами, унаследованными романизированными владельцами поместий – рантье, получавшими доходы не от производства в городах, а из сельской местности. Средний класс купцов жил в городах и занимался в основном снабжением таких рантье предметами роскоши и продовольствием. Таким образом, в противоположность более поздним средневековым городам, такие римские городские образования не играли жизненно важной экономической роли и только паразитировали на сельской местности – этот факт объясняет их ограниченный рост. Они являлись центрами религиозного поклонения, управления, социальной жизни, но играли лишь небольшую роль в производстве, а там, где оно все же велось, производство по большей части снабжало нужды таких же искусственных, созданных правительством римских гарнизонов на границах. Это была серия маленьких Вашингтонов, или нечто похожее на небольшие города, выросшие, чтобы обслуживать современные американские военные лагеря. Их существование поддерживалось правительственной или военной системой, а не обусловливалось естественными потребностями регионов, в которых они располагались. В атлантических провинциях Римской империи, вероятно, было только два по-настоящему крупных города – Бордо и Лондон. Только их можно было назвать городами в смысле, который вкладывал в это слово Пиренн, повествуя об этом регионе в XII веке.

Таким образом, экономической единицей этой части римского мира был не civitas, а вилла, или крупное поместье. К IV веку именно эти виллы на западе стали центрами экономической жизни. Города с одним или двумя исключениями приходили в упадок. Разрушенные гражданскими войнами III века и впоследствии утратившие свою эффективность из-за строжайшей регламентации всех сторон жизни в IV веке, уцелевшие civitas были лишь тенью. Все, кто мог, в первую очередь сенатская знать, покинули их, отбыв в сельские поместья. Аграрное общество, выраженная черта раннего Средневековья, сформировалось уже в IV веке.

Четвертая, и самая важная, черта заключалась в том, что поздняя империя на Западе была не только укрепленной, регламентированной и аграрной, но также имела оборонительное мировоззрение. Это, вероятно, самая явная ее характеристика. Все еще невообразимо богатая и могущественная в сравнении с противостоявшим ей варварским миром, она утратила инициативу, прекратила экспансию и занялась консолидацией, стремясь удержать то, что имела в противостоянии с внутренними и внешними врагами. Отсюда – фортификационные сооружения внутри страны, пограничные крепости и регламентация. Римская империя утратила веру в свою способность противостоять варварам, которую имела раньше. Это была психология жертвы линии Мажино. Она даже нанимала в армию германцев, своих злейших врагов, и поручала им защиту своих границ, словно не могла или не хотела доверить эту задачу своим подданным.

Внутри империи только христианство имело достаточно жизненных сил и возможностей для роста. Однако следует отметить, что в конце IV века христианство слилось с государством. Оно остановилось у границ Рима – если, конечно, сумело продвинуться так далеко на западе. Не ортодоксальное христианство империи, а еретические секты показали способность перешагнуть границы и увлечь людей за собой. Несторианство, арианство и монофизитство оказали влияние на неримское население – германцев, персов и абиссинцев, а вовсе не официальные культы римского мира.

Было бы неразумно утверждать, что оборонительный характер империи в западных провинциях был совершенно новым в поздней Римской империи. Как мы уже отмечали ранее, первоначальная экспансия Рима в сторону Атлантики имела оборонительный характер. Когда ограниченные цели были достигнуты, римские правители отказались двигаться дальше за Рейн, Дунай или вал Адриана в Британии. Однако неспособность идти вперед в ранней империи была результатом намеренной политики имперских, тяготевших к Средиземному морю правителей. Германик или Агрикола, желавший раздвинуть границы империи и уверенный, что сможет это сделать, был остановлен римскими властями, считавшими, что захватывать Ирландию, Шотландию или Германию нет смысла. Даже во время вторжения в Британию были сомнения в целесообразности этого шага. Решения принимались, судя по всему, на основании разумности такого шага, а не на основании возможности достичь цели. Захват и развитие Дакии при Траяне и после него показывает, какими эффективными могут быть действия римлян в этом направлении.

К IV веку, однако, проявились новые настроения. Стало очевидно, что слабость, а вовсе не осторожность или экономика, диктует оборонительную позицию империи. Élan vital (жизненная энергия) покинула имперскую политику. Этот недостаток силы был заметен не только в контактах римлян с народами, живущими за пределами ее границ, но также внутри империи – в ее западных провинциях. Так называемая кельтская реакция в Галлии, Британии, Испании и Бельгии, возвращение доримских форм искусства и религии среди частей провинциального населения, тот факт, что новые жизненно важные формы искусства достигли Скандинавии из Персии через вестготский юг Руси, а не из Рима, – все это показывает цивилизацию, теряющую свое влияние на население и внутри страны, и за ее пределами. Эта цивилизация упорно сопротивляется, даже временами восстанавливается, но, по сути, отступает от сил, которые больше не может контролировать.

Помня эти важнейшие факты, мы можем рассмотреть положение на северных морях в IV веке. Сразу бросается в глаза тот факт, что Рим больше не господствует в этих водах, как это было в период ранней империи, из-за бездействия или завоеваний морских народов. Изменения начались