Памятный 1972 г. принес нам с Толкуновой всенародное признание: я выиграл фестиваль в Сопоте, а Валя спела два хита: «Поговори со мною, мама» и «Серебряные свадьбы». Мы с легкостью собирали стадионы. Потом были многочисленные концерты в Колонном зале Дома союзов, на телевидении, а после того как Люся Лядова написала дуэт «Телефонный звонок», народ стал считать нас братом и сестрой, а потом и вовсе «поженил». Это вызывало некоторое недовольство, даже ревность моей законной супруги. Действительно, мы с Валей, появляясь на сцене или телеэкране, выглядели героями из русского фольклора: добрый молодец да красна девица. Валя олицетворяла исконно русскую добродетель благодаря проникновенному лиризму и особой душевности, с оттенком легкой, романтической грусти.

Прошло некоторое время, Толкунова продолжала работать в Москонцерте, я – в Росконцерте, и это обстоятельство вновь разделило нас, поскольку концертная деятельность у каждого была своя. Первая совместная поездка за рубеж состоялась в 1976 г.: Валя, Гена Хазанов, я и группа молодежи поехали на Олимпиаду в Канаде. Нас поселили в общежитии моряков. Мы разместились в большом учебном классе, а в классе по соседству жили наши девочки. Нас, мальчиков, было двадцать два человека в одном помещении. Разумеется, запах стоял невыносимый; мы с Хазановым заходили со спреем в руках, разбрызгивали вокруг себя и только после этой процедуры ложились спать. Девочки жили ввосьмером: Нана Александрия, Валя Толкунова, группа комсомольской поддержки и две немки.

В поездку мы взяли с собой массу сувениров и два огромных ящика водки, бутылок по сорок в каждом. Водка стояла у нас в углу и дожидалась своего часа. Чтобы не скучать, мы придумали двусторонние встречи. В свободном от постояльцев классе накрыли столы, благо закуски было вдоволь, так как питались мы со шведского стола. Разумеется, никому, кроме русских, не приходило в голову брать продукты навынос: мы набивали сумки экзотическими (по меркам советского человека) фруктами, консервами, всякой всячиной и несли к себе. На окне стоял кондиционер, в который мы складывали продукты, как в холодильник. Первыми на дружественную встречу к нам попали немцы, которых по окончании застолья пришлось разносить на руках по койкам. Стоит ли говорить, скольких друзей мы приобрели в той поездке!

Через несколько дней мы были приглашены в гости к члену Политбюро, послу СССР в Канаде Александру Яковлеву. Знакомство состоялось случайно: мы с Валей оказались на приеме, на корабле «Пушкин». Было тесно и многолюдно. Вдруг кто-то резко толкнул меня в спину. Я обернулся и увидел добродушное лицо мужчины, который принялся вежливо извиняться. Он представился, мы познакомились, и он пригласил нас на следующий день к себе домой. Пришли и Гена Хазанов, и Женя Мартынов. Яковлев был обаятельным, интеллектуальным, остроумным человеком. Он много шутил и рассказывал любопытные истории о канадской жизни. Женя Мартынов играл, мы с Валей пели, Гена читал. Получился импровизированный домашний концерт. Вышли мы от Яковлева ровно через сутки.

На первый взгляд многие артисты снискали любовь публики, но только Валины песни поддерживали – и, надеюсь, будут и дальше поддерживать и развивать – внутреннюю культуру в людях, напоминали о том, что доброта человеческая, отзывчивость, чуткость являются отличительными чертами русской души. Кому, кроме нее, выпала столь высокая, честно выполненная миссия? Я убежден, что никому. Во всяком случае, ее шлягеры останутся символом душевной теплоты, и в этом смысле Толкунова – единственная певица, чей репертуар от первой до последней песни преисполнен смысла и проникновенности.

Творчество Толкуновой – это сорок лет истории. Когда артиста чествуют при жизни, именуя «великим», эпитеты звучат излишне пафосно и зачастую неискренне. Сейчас, после ее ухода, я не перестаю думать о самом болезненном: человек, внесший колоссальный вклад в национальную русскую культуру, вошедший в плоть и кровь советской, а впоследствии и российской семьи, где патриотизм и духовность – не пустые слова, был сильно недооценен в последние годы жизни. Если говорить о ее творчестве не поверхностно, а вдумчиво, серьезно, то вывод напрашивается сам собой: никто из артистов, кроме Вали, не воспринимался людьми как член семьи.

Валины песни можно исполнять и в компании бардов, и в кругу русских народных исполнителей, и на российских государственных праздниках, и, конечно же, на эстраде. За свою долгую жизнь я знал лишь двух женщин, любимых всенародно, – Валентину Толкунову и Александру Пахмутову. Положа руку на сердце, мы, артисты, нередко лжем, говоря о той или иной певице высокие слова, но в случае с Валей нет нужды кривить душой, потому что она была настоящая. Нет ничего важнее в артисте, чем правдивость и естественность, ведь публика безошибочно чувствует фальшь.

Можно смело утверждать, что на протяжении сорока лет Валя Толкунова занималась духовным просветительством со сцены. Последние годы она глубоко переживала кризис русского и эстрадного жанров в России. Мне горько оттого, что именно настоящие и поистине скромные артисты, как правило, не получают при жизни благодарности на государственном уровне, от лица страны. Смешно сказать, у Толкуновой даже не было ордена «За заслуги перед Отечеством»!

Никто не ездил по российской глубинке так часто, как это делала Валя, чтобы своим искусством хоть на время скрасить невеселую жизнь людей на периферии. Толкунова шла в народ, потому что чувствовала себя неотъемлемой его частью. Она по-настоящему выкладывалась, отдавая зрителю всю себя. Толкуновская песня дышит русскими просторами, духом земли, полевыми цветами, родниковой водой. Все ее творчество созвучно огромной народной душе, а народ не может ошибаться в своих сердечных привязанностях. Кому же еще, как не ей, называться народной певицей?

Неоднократно мы с Хазановым наблюдали, как люди окружают Толкунову после концерта, чтобы дотронуться до нее, поцеловать руку, обнять, спросить совета. Если у нас с Геной просто брали автографы, то к Вале шли с открытым сердцем, как к просветленной.

Размышляя о своей дорогой подруге, я вспоминаю строки Давида Самойлова: «Час пришел, смежили очи гении, и когда погасли небеса – словно в опустевшем помещении, стали слышны наши голоса…»

Мы познакомились с Валей Толкуновой в 1978–1979 гг. Точнее сказать не могу; помню лишь, что я как раз начал сниматься, появляться на телевидении – одним словом, делал свои первые шаги на эстраде. Эдуард Савельевич Колмановский, известнейший композитор, один из столпов, неожиданно пригласил нас с Валей на запись «Новогодней елки». Я это воспринял как шок: сам Колмановский пригласил! Имена Фельцмана, Френкеля, Колмановского, Фрадкина были столь громкими, что казалось невероятным чудом получить приглашение от одного из них. К тому времени я уже был знаком с Гладковым, но все равно каждое новое знакомство с композитором воспринимал как подарок судьбы. И Валя в то время уже была знаменитостью, входила в число звезд эстрады первой величины – такая молодая, красивая, мягкая.

Мы встретились у Эдуарда Савельевича. Как сейчас помню небольшой, уютный кабинет, рояль. Мы сели в уголочке, он наиграл музыкальный диалог, и мы с ходу по ролям его разыграли. Я безумно волновался рядом с ними: все же Толкунова, Колмановский… Эдуард Савельевич был очень теплым, семейным человеком. Что касается Валентины, то она, как состоявшаяся звезда, могла по-всякому отнестись ко мне, молодому, начинающему артисту; но повела себя настолько деликатно, что через десять минут я забыл о волнении. Она ни разу не надавила на меня, не высказалась двусмысленно, с ней было удивительно легко. Это чувство легкости оставалось неизменным на протяжении всего нашего знакомства. Сколько бы мы в дальнейшем ни записывались (было порядка тринадцати дуэтов, и еще некоторые вещи исполнялись без записи), это всегда происходило на равных, и Валя ни разу не выказала своего превосходства. Редкостное качество! Потому с ней и работалось легко, изумительно просто, и я расслаблялся в ее компании, не испытывая ни зажатости, ни напряжения от того, что работаю с большой звездой.