и крестьяне, работающие на ваших полях. Они даже хуже, поскольку те мужчины семейные, при женах и детях. У ваших же так называемых аристократов жены сидят по домам, пока сами они во дворце напиваются, панибратствуют и предаются разврату.

Шея принцессы стала пунцовой.

– Я могу приказать убить тебя за разговоры в таком тоне, – медленно произнесла девушка.

– Можете. Но тогда навредите мне больше, чем мужчина, от которого вы меня спасли. – Я вызывающе вздернула подбородок.

– Что я могу сделать? – спросила она тихо, поникнув плечами.

Я покачала головой, вдруг почувствовав усталость.

– Ничего, ваше высочество. Не тревожьтесь.

Говорить нам больше было не о чем. Я обошла принцессу и направилась по галерее с колоннадой к своим. Сделав несколько шагов, обернулась и посмотрела на нее. Она выглядела такой печальной, что мне захотелось ее утешить.

– Принцесса, вы… добры. Простите меня за резкость. Кносский дворец прекрасен. Я рада здесь находиться.

Она улыбнулась, затем сказала:

– Но этот мужчина…

Я рассмеялась, горько и безрадостно.

– У Кносского дворца свои секреты – его скрытый под поверхностью лабиринт. Афинский же дворец ничего не прячет. У него все на поверхности и открыто для глаз: злость, жадность, распутство. Там никто не защищен.

Я прикусила язык, испугавшись, что сболтнула лишнего.

Принцесса открыла рот, но тут ее кто-то позвал. Она крутанулась на месте и убежала, оставив меня одну в коридоре, с мыслями, кружащими точно пыль на свету.

Ночной хор

Крит, Крит, Крит. Такой чистый, такой светлый на вид. Жители его честны и праведны. Но нам известно, что сокрыто под его поверхностью. И мы говорим не о лабиринте.

Они приходят к нам, добропорядочные мужи Крита. Оставляют жен своих в домах и хозяйствах ради всевозможных благ Кносского дворца. Они моют руки в наших фонтанах. Вкушают пищу с царского стола. Владеют нашими телами. Мы для них лишь очередная услуга, очередная услада.

Потом они возвращаются к женам. Отдохнувшие и обновленные. Готовые служить Криту. Служить Миносу. Но не благодаря нам.

Ксентиппа

Назад я возвращалась настороже, не забывая об опасностях, таившихся за красивыми фресками. Когда я вошла в комнату, разговоры моих земляков резко смолкли, а секунду спустя возобновились: все явно испытали облегчение, увидев, что я пришла одна. Из общей болтовни я вычленила одно слово: Минотавр.

– Минуту, – прервала я всех, подняв руку. – О чем вы говорите?

Я перевела взгляд на Тесея, но он молчал, уставившись в пространство. Меня кольнуло раздражение. Не знаю, почему на меня не действовало обаяние принца. Возможно, виной тому хищный абрис его скул.

И пока Тесей продолжал пялиться в пустоту и, скорее всего, мечтать о критской принцессе, Аяс, долговязый парнишка с прыщавым подбородком, поведал мне о Минотавре.

– Говорят, у него тело мужчины и голова быка, – взволнованно сообщил он.

Я кивнула. Это и так понятно по рисунку за его спиной.

– Но это еще не все. Ты ни за что не угадаешь, кто его мать!

Я изогнула бровь:

– Само собой, какая-то богиня.

– А вот и нет! Царица Крита собственной персоной, Пасифая!

Он выглядел таким довольным, словно сам ее обрюхатил.

– Неужели? Тогда, должно быть, его отец – бог? – помимо воли заинтересовалась я.

– И снова нет! Царица воспылала страстью к быку. К настоящему быку, животному! Представляешь? Она заставила Дедала изготовить для нее деревянный костюм коровы, после чего и родила от него чудовище.

Я обвела всех взглядом. На лицах крестьянских юношей и девушек читалось недоверие. В таких делах мы разбирались и понимали, что это нереально.

– Может, она разгневала бога? – осмелилась предположить Цирцея, дочь земледельца с окраины Аттики.

– Возможно, – согласилась я. Боги, как известно, гневливы. Но почему тогда одна женщина, отдавшаяся Зевсу в обличье быка, произвела на свет царя Миноса, а другая, сделавшая почти то же самое, произвела на свет монстра? Непонятно.

Пока остальные отпускали грубые шуточки о дворцовых фресках с излюбленным быком критян, я, опустившись на скамейку, вспоминала красивую, изысканную царицу с ее грациозными дочерями. Я не представляла, как эта женщина могла родить изящных девушек и быкоголовое чудовище. Да и как такое вообще возможно? Я видела, как телятся коровы. Человеческую женщину разорвало бы надвое. Меня передернуло. Надо подумать о чем-то другом.

Я заметила, что за мной наблюдает Тесей. От его холодного взгляда по спине пробежали мурашки. Я соскользнула со скамьи и как ни в чем не бывало подошла к стражникам.

– Что? – спросил критянин. Жаль, не его соратник.

– Мне интересно, ты, случаем, не знаешь Тритоса? – улыбнулась я, заводя непринужденный разговор, словно не стояла безоружной перед вооруженным копьем мужчиной.

– Знаю, – ответил афинянин. – Это мой двоюродный брат. Откуда ты его знаешь? Он спрашивал обо мне?

– Нет, – призналась я. – Он мой сосед. Ты похож на него.

– А, малыш Тритос. Я удивлен, что его нет среди вас. Он ведь в этом году мог участвовать в избрании?

Мне вспомнился Тритос, с которого еще не сошла детская припухлость. Возможно, в следующем году его и выберут трибутом – он неплохо стреляет из лука, – но в этом году он даже не удосужился подать прошение об участии. Я постаралась ответить тактично:

– В этом году больше хлопот со сбором урожая, чем ожидалось. Его семье, наверное, потребовалась помощь.

«Помощь с урожаем» – обычное оправдание, подразумевающее, что небывалый урожай прокормит всю семью и поэтому не нужно отсылать никого из детей.

Стражник понял скрытое между слов, кивнул и не стал дальше расспрашивать.

– Я Китос, а это Палос, – представил он себя и соратника.

– Нам не положено брататься с трибутами, – отозвался Палос, но как-то вяло, без недовольства.

– Так это же соседка моего двоюродного брата. Считай, и моя соседка.

Он прошелся по мне взглядом, сверху донизу, но меня это не встревожило. В конце концов, я его тоже разглядывала.

– Выходит, ты был афинским трибутом и провел ночь в лабиринте? – спросила я.

Китос рассмеялся.

– Не слушай чушь, которую несут о нашем чудовище. – Он ткнул большим пальцем в сторону остальных трибутов, переставших наконец обсуждать сексуальные связи царицы и вернувшихся к разговорам о чудовище, с которым нам вскоре предстояло столкнуться.

– Значит, чудовища нет?

Китос посмотрел на Палоса.

– Думаю, есть, – пожал плечами тот. – С кухонь в лабиринт каждую ночь отправляют мясо и всякие разносолы. – Но… – Палос умолк.

– Но что?

– Чудовища давно никто не видел. Очень давно. Может, оно совсем одряхлело. А может, ему нет до нас дела.

Китос кивнул.

– Мы не должны тебе это говорить…

– Так не говори, – прервал его Палос, но снова лениво, не делая попыток заткнуть афинянина.

– Держись поближе ко входу в лабиринт, – продолжил Китос.

Я открыто смотрела в его точеное лицо. Чем больше он говорил, тем меньше напоминал мне Тритоса.

– Реальную опасность представляет не чудовище, а сам лабиринт. Потеряешься в нем – и тебя далеко не сразу найдут.

– Люди сходят там с ума, – вставил свое слово Палос.

– Почему ты мне все это рассказываешь?

Китос улыбнулся:

– Может, хочу тебя снова увидеть.

Мои губы растянулись в ответной улыбке, которая испарилась, стоило вспомнить о том, что Тесей собирается забрать нас всех назад, в Афины, где единственно возможная для меня работа – подливать вино пьяным мужчинам, а потом терпеть их прогорклое дыхание.

* * *

На закате нас повели ко входу в лабиринт. Тот располагался в самом центре дворца, чего я никак не ожидала. С содроганием я осознала, что лабиринт с его чудовищем все это время находился у нас под ногами.

Мы спустились по ступеням в грот, являющийся преддверием лабиринта. Правила были просты. Мы должны поодиночке, один за другим, войти во тьму. Ждать друг друга нельзя, но объединяться при встрече на извилистых дорожках лабиринта не воспрещается. Нам напомнили о чудовище и велели не оставаться на одном месте. Нужно было продержаться в лабиринте до рассвета. После звука горна можно возвращаться ко входу. Чтобы помочь нам найти путь, в гроте зажгут огонь.

Если кто-то выйдет из лабиринта раньше