«Краповый» кивнул, и генерал повернулся к одному из своих полковников:

– Александр Иваныч, я тебя уже озадачивал. Ты мне заслон организуй здесь – видишь? – на этих высотках… Гехи-Юрт… Язык сломаешь… Давай, пиши… Тебе что, карандаш подарить? Или трофейный возьмешь? А?!

Полковник замешкался с ответом, возникла нехорошая пауза, разрядившаяся было атмосфера вновь начала густеть, вот тут Примаков и переключил внимание на себя, доложив о поставленной командующим задаче.

Иванцов, как и положено настоящему десантнику, ко всем другим генералам относился с глубоко запрятанной внутри иронией, поэтому сначала даже не врубился, о чем говорит Примаков:

– Какой, к ебеням, Хаттаб?… Где, ты говоришь?… Генерал посопел, посопел, хмуро глянул на Примакова:

– Н-да… Ты чего это бороду отпустил? Прям как Пугачев.

Примаков, отпустивший совсем недавно очень короткую и аккуратную бородку, подтянулся:

– Так точно, Афанасий Ильич, подрихтуем.

– Смотри… А какую это роту у нас они свободной посчитали?

Примаков пожал плечами:

– Я так полагаю, что шестую… Сто второго…

Генерал, прекрасно зная, о какой роте идет речь, специально для «крапчатого» (все ж таки – не свой), дернул бровью:

– Это та, что сборная?

В разговор вступил полковник, которому генерал грозился подарить карандаш:

– Ничего, зато офицеры обкатанные.

Иванцов задумчиво пожевал губами:

– Ежели суток на трое-четверо… Не завшивеют… Примаков!

– Я, товарищ генерал!

– Ты ведь у нас в Академию Генерального штаба идешь… Вот и ставь им сам задачу… Справишься. Ты с метео свяжись и смотри, на старых минах не подлети. Ищи карты и саперов напряги… Главное, чтобы тумана не было… А то, если туман, – подкрадутся и зарежут, как баранов… Вопросы?

– Никак нет! – Примаков внутренне усмехнулся: все правильно, все по-армейски: кто говно приволок, тому его и разгребать. Обижаться не на кого. Все правильно.

Вот так и получилось, что в середине дня направился полковник Примаков в роту майора Самохвалова. На войне как на войне – человек предполагает, а кто-то за него располагает – и хорошо, если Бог, бывает-то по-разному.

Рота майора Самохвалова, потрепанная последними рейдами, пока все-таки оставалась в своем базовом районе, в отличие от других, которые уже третьи сутки «отдыхали на пленэре» – без определенного срока возвращения. Боевиков гнали и из Дагестана в Чечню, и из Грозного в горы, и из гор на равнину – под огонь артиллерии, чтобы пореже встречаться с духами лицом к лицу. И всякий раз многим в самой Чечне тогда казалось, что вот еще чуть-чуть – и грянут финальные победные литавры. Лишь бы потерь поменьше, потому что именно по ним в Москве судили о победах и неудачах. Да и вообще – кому нужны «двухсотые» перед полной победой, которая вот-вот… «Вот-вот», правда, все никак не прекращалось, а потому мало кого можно было соблазнить (даже Хаттабом или Басаевым) на прогулку в ущелье. А уж в Веденское…

Из Веденского только сутки назад спецназеры вынесли четверых своих. Погиб и последний прапор-афганец в их отряде. Вася-Хаттабыч был неформальным лидером в соседней с ротой Самохвалова спецназовской группе – еще бы, заслужил орден Ленина, орден Красного Знамени, два ордена Красной Звезды и после того, как советские награды перестали вручать, – два ордена Мужества, а медальные колодки Вася не носил из принципа. И вот поди ж ты…

Правда, и трофейных духовских шапочек – пэзов -спецназовцы набрали столько, что почти задарма делились ими с обозниками…

Вообще говоря, раз спецназеры оттуда только пришли – им бы туда и обратная дорога, в самый раз, – так примерно рассуждал озадаченный по ЗАСу «Засекречивающая аппаратура связи.» Примаковым командир роты майор Самохвалов. Но с другой стороны… С другой стороны, ничего «такого военно-морского» в прогулках в горы нет. Эти прогулки называются рейдами, и любой уважающий себя десантурщик хотя бы раз в неделю должен полюбоваться горными видами – либо сверху, либо снизу. Либо со стрельбой, либо – так, вспомнить нечего… А если остается, что вспомнить, то вспоминаться оно может по-разному… Каждый уходящий в горы знает: если что, то твое тело, конечно, спустят вниз… если обстановка позволит. А если не позволит, то скинут, опять-таки, если есть шанс отыскать потом при спуске. Когда «двухсотого» скидывают, главное – морду ему бушлатом обвязать как следует, чтобы не побилась, остальное – все равно не видно. Если в рейд идет офицер-медик, он и решает, сбрасывать тело или тащить… А вот раненые, особенно по мелочевке (в ногу, например), чувствуют себя чуть ли не козлами в самом козлином смысле – то один несет на плечах, как животину рогатую, то другой… Если матерятся – это еще хорошо, хуже, когда тащат молча – тут раненый, бывает, и сам готов уже в ущелье свалиться от стыда и не делает этого лишь только, чтобы не утянуть за собой и «носильщика»… Впрочем, испытавший много разных передряг в офицерскую и доофицерскую свои бытности, майор Самохвалов не помнил, чтобы хотя бы один раненый «шептал сухими губами: пристрелите… иначе до рассвета не вернетесь…». Другими стали отечественные войны – смех и мат, мат и смех, а патетики очень мало, а прагматизма, доходящего до тяжелого цинизма, – все больше. И вообще, скоро все, как по телевизору, будет: начнут войны останавливать на рекламу и музыкальные паузы…

Дорогу к роте Самохвалова Примаков знал хорошо – еще по «первой Чеченской». Шестую роту разместили в Аргунском ущелье, недалеко от ущелья Веденского, того самого. Село, за которым десантники огородили свои палатки, называлось, скажем так, Рошни-Юрт – не будем слишком привязываться к топонимике в художественном повествовании. Место дислокации роты представлялось, прямо скажем, небесспорным, но определенная логика в этом выборе все же была. В общем, так: вдоль широкого в этом месте Аргунского ущелья идет главная дорога с севера на юг Чечни. К зиме двухтысячного года трасса эта более-менее, но находилась под федеральным контролем – то есть на ней стояли блокпосты. Ближайший (в двенадцати километрах) от Самохвалова блокпост застолбил башкирский ОМОН (их десантники называли, естественно, «кумысами»). От аргунской трассы грунтовая дорога уходила на запад – по полого поднимающемуся склону. Несколько поворотов грунтовки приводили к небольшому косогору с кладбищем. Кладбище можно было разглядеть и с трассы. Сразу за ним начиналось село, оно изгибалось буквой «г» длиной в километр. В лучшие времена в селе насчитывалось до двух тысяч жителей, сейчас же не набиралось и трехсот – в основном, конечно, старики да женщины. Кстати, хоть это и редкость для горной Чечни, но на хорошо ухоженном кладбище как-то сохранились несколько крестов и обелисков со звездами…

Все село – это одна главная улица (естественно, имени Ленина) и с десяток разных тупичков-переулков, по большей части даже не имеющих официальных названий. Улица Ленина спускалась с кладбищенского косогора, метров через двести поворачивала налево и снова поднималась на небольшую горку, украшенную развалинами бывшей колхозной машинно-тракторной станции. А сразу за МТС – бугорок, с которого все село видно как на ладони.