перед приготовлением своих фирменных котлет «по-сибирски» и мешающая тесто по русские народные песни собственного исполнения. При всей её внешности я никак не мог привыкнуть к её голосу. Открытое звонкое звучание меццо-сопрано на долгом выдохе создавало ощущение, что поёт молодая эстрадная артистка, но ни как не женщина, у которой уже седина в волосах, и при этом она не стоит на месте, а, к примеру, тесто отбивает о дубовую столешницу на кухне.

Вот и сейчас пробегая вокруг усадьбы, я слышал, как раздаются глухие ритмичные удары из-за приоткрытого окна и слова песни:

— Кострома. Кострома,

Ты за что любишь Купалу?

А я за то люблю Купалу,

Что головушка кудрява,

Что головушка кудрява,

А бородушка кучерява,

Что головушка кудрява,

А бородушка кучерява,

Кудри вьются до венца,

Люблю Купалу — молодца!..

Эх, не готовила бы так вкусно, точно бы деда уговорил её в театр на пробы отвести…

Я закончил свои три километра и продолжил тренировку у качелей Софьи. Вновь подтягивания, отжимания, скручивания и приседания.

Отдохнув минуту, я поднялся и отправился в усадьбу. Душ, завтрак, библиотека — пока мне никто не мешает и особо не задевает, нужно пользоваться доступным временем. Почти всё свободное время за прошедшие девять дней я провел в библиотеке. Всё-таки, в этом мире не было ни кардинального принятия христианства, как абсолютной религии, здесь не было привычной для меня революции, Великой Отечественной Войны, девятое и первое мая здесь были просто днями в календаре. Зато были другие даты и события. И если память Матвея помнила хотя бы даты, то истории их возникновения в большинстве своём молодого человека не интересовали. Ну а мне было о-о-очень интересно.

Быстро приняв душ и сбежав в столовую на первом этаже, я прошел в кухню, где Марфа Петровна уже исполняла другую песню.

— Доброе утро, Марфа Петровна! — Я улыбался во все тридцать два белоснежных зуба.

— Доброе утро, Матвеюшка, только рано ты сегодня вновь. Так совсем себя загоняешь, конь ты мой ретивый. А как сляжешь от слабости со своими побутками ранними? — Улыбнулась «добрая версия домомучительницы Фрекен Бок».

— Дело молодое, сейчас и не такое провернуть могу. — Я продолжал улыбаться, — дозвольте отзавтракать с вами?

Хоть я и внук главы рода, а, по сути, в текущий момент единственный мужчина рода в поместье, всё же кухня — царство Марфы Петровны, она здесь и царица, и королева, и владычица морская, даже дед спрашивал у нее разрешения, если не хотел идти в столовую, хотя он, скорее всего, спрашивал разрешение только из уважения, но кто я такой, чтобы ломать сложившиеся традиции, да и Марфу Петровну в доме любили, ценили и уважали. Что мне стоит уважить женщину?

— Дозволяю, молодой человек, как не дозволить барину молодому. — Хитро прищурившись, ответила Марфа Петровна, вытирая руки о передник, — сегодня по расписанию твоему, каша овсяная на молоке с ягодами лесными и маслом сливочным, творог, чай черный.

Наша чудо-женщина поставила передо мной поднос с двумя тарелками, маленькой вазочкой и кружкой парящего черного чая, всё-таки для Марфы Петровны я так и оставался мальчишкой, поэтому она добавила к завтраку вазочку со смородиновым вареньем.

Чудо, а не женщина! Я начал завтракать, а Марфа Петровна взяла вторую кружку чая и присела напротив.

— Ох, Матвеюшка, смотрю на тебя и диву даюсь, шестнадцать зим уже прожил, и ладно бы, но как Небесное Покровительство принял, так как изменился, вроде бы и ты, да и не ты одновременно. — Сказала она с улыбкой, глядя на меня.

— У меня, Марфа Петровна, можно сказать, после обряда, взгляд на мир перевернулся, цели поменялись, новые появились, не хочу к старому возвращаться, и цепляться за старое не хочу больше. Вперед бегом — бегом вперед! Мне же столько наверстать нужно.

— Ох, соколик ты мой молоденький, что ж тебе наверстывать-то, у тебя же вся жизнь впереди.

— Те годы, что я как тюлень провёл, после смерти мамы и гибели отца. Марфа Петровна. Их наверстывать, их уже не будет, так что жить будем и за сейчас, и за вчера, и всё ради завтра.

Марфа Петровна покачала головой. Смерть родителей Матвея произошла с разницей в две недели — столько дней шло письмо из полка отца в родовое поместье Волковых.

Когда пришло письмо, Матвею было одиннадцать лет. Мать Матвея, Елизавета Волкова была беременна вторым ребенком, сообщение о смерти мужа спровоцировало нервный срыв, что привело к преждевременным родам. Ребенок родился, девочку мать назвала Софьей, и умерла, держа её на руках. Реанимационные мероприятия ничем не помогли. Спустя четыре часа из Новосибирска примчался Аристарх Прохорович, который был в отъезде по делам рода, и узнал, что у него в роду родился новый член, но один принятый в род член умер. Дед забрал нас в Новосибирск, пока родителей готовили к похоронам. Родителей похоронили на Искитимском кладбище в одной могиле.

Первые полгода после похорон Софья постоянно плакала, уж сколько дед поменял нянечек — кормилиц, просто сосчитать невозможно. А потом, ровно как ей исполнилось полгода, она перестала плакать вообще. И не говорила Софья до шести лет. Просто невозможно было из неё что-то вытащить. Когда я — Матвей, попал в лазарет после обряда Небесного Покровительства, она впервые заговорила.

— Ох, ну тогда живи, Матвеюшка, ярко живи, но не глупи, лишний раз голову в петлю не суй. — Кивнула Марфа Петровна и поднялась, отставляя пустую кружку, — заболталась я тут с тобой, у меня там тесто поднимается, Софьюшка о пирожках с капустой просила на сегодня, пойду — проверю…

Я благодарно кивнул, потому что говорить просто физически не мог — Марфа Петровна готовила также великолепно, как и исполняла русские народные песни.

Позавтракав и поблагодарив Марфу Петровну, я убрал за собой посуду в мойку и отправился на второй этаж в библиотеку.

О, это действительно была библиотека! Высота потолков около четырех с половиной метров, от пола до потолка стеллажи, строго рассортированные по принадлежности книг, В дальней стороне окно-витраж во всю ширину стены, а центр потолка — самая высокая точка полукруга витража. Общая площадь библиотеки по моим прикидкам занимала почти половину второго этажа и составляла около ста двадцати квадратным метров. Единственным местом, на котором не было стеллажей, был небольшой «пятачок» рядом с витражом. Диванчик, два кресла, журнальный столик, пепельница и деревянная шкатулка с сигарами — Аристарх Прохорович часто проводил в библиотеке свободные вечера.

Я же, взяв одну книгу из ближайшего к двери стеллажа, упал в кресло рядом с приоткрытым окном, закинув ноги на один