Когда папа входит в комнату, одетый в пару брюк и футболку, она отключает телефон. Мне нравится, как папа одевается. Он — смесь маминой моды и моего спокойного прикида. Он может управляться с брюками, как он всегда выражается, но, возвращаясь домой с работы, он переодевает свою рубашку на более удобную, какую только может найти.

— Привет, Тыковка. — Папа наклоняется вперед и целует меня в макушку, взъерошивая мой черный боб (короткие волосы делают лицо тоньше, по словам мамы) и садится во главе стола.

— Привет, пап. — Я улыбаюсь ему, он отвечает мне тем же.

— Я не хочу, чтобы ты ее так называл, Дэниел. Она слишком взрослая. Молодая девушка не должна быть «Тыковкой», — произносит мама.

Я знаю много своих ровесниц, которые не хотели бы себе прозвище «Тыковка», но я люблю его. Он называет меня так столько, сколько я себя помню. Это то, что принадлежит нам и больше никому.

Интересно, немолодые девушки не могут быть тыковками или они просто не должны быть толстыми? Из того, что я слышала, родители мамы не относились к типу тыковок, так же, как и она. Если верить папе, то она такая, какая есть. Тем не менее, почему она должна забирать что-то у меня? Ведь теперь я больше не хочу быть «Тыковкой». Я ненавижу ее за это.

— Она всегда будет моей Тыковкой, Полетт. И неважно, сколько ей лет. — Папа гладит мою руку, даря мне улыбку, очевидно, считая, что сгладит это. Я улыбаюсь в ответ так, чтобы он продолжал в это верить.

— Я понимаю. — Мама садится. — Она тоже моя маленькая девочка. Но я также считаю, что она слишком взрослая для «Тыковки». — Она подмигивает мне. Ей кажется, она делает мне одолжение? Типа я не понимаю, что она, скорее всего, считает меня огромной тыквой, когда папа использует прозвище? Эти устрашающие слова делают меня еще больше, чего ей явно не хотелось бы?

Я даже не уверена, имею ли я право злиться на нее за это.

— Как прошел день, мам? — пока она тараторит о расцветках и новых платьях дочерей Марше на летний конкурс Хилкреста, я кладу кусочек жареной курицы на тарелку, затем тянусь за ложкой для картофеля.

— Это самый великолепный оттенок синего…не так много, Аннабель…он идеально подходит Бриджит.

Не знаю, как она делает это. Клянусь, ее голубые глаза даже не глядели в моем направлении, но так или иначе, она в курсе, сколько картофеля я кладу себе на тарелку. И она чисто автоматически бросает эту фразу между болтовней о цвете платьев Элизабет и ее матери.

— У нее всегда одна маленькая ложка на тарелке. Не ограничивай ее питание. — произносит папа. У меня, кажется, только половина порции. Я не отвечаю, потому что ненавижу, когда они спорят обо мне. Они такие разные, но отлично справляются вместе. Большую часть времени, я — единственное их несогласие друг с другом, мне не нравится это обособление.

Поэтому, задаю вопрос по теме, которая меня совершенно не волнует.

— Какой у них номер в этом году? Они ведь пели прошлым летом, да?

— О! Да! — мама начинает быстро и одобрительно говорить о Бриджит и Элизабет. Что за фигня? Кто хочет смотреть на шумную сорокапятилетнюю женщину, пытающуюся вернуть свои школьные годы? Бриджит — королева ботокса и грудных имплантатов. Ах да, она лучшая подруга мамы еще со школы. Бриджит и Элизабет выступают каждый год вместе, с того момента как Элизабет исполнилось 14. Каждый год они выигрывали. Это было единственное время, когда меня радовал тот факт, что мама недовольна своим телом, потому что театральные представления — это не мое. Но чтобы держать марку, она каждый год делает вид, будто собирается участвовать.

После половины съеденной курицы и картофеля я оставляю тарелку, притворяясь, что мне интересно. Разговор идет о конкурсе, о новом счете мамы, как она рада лету, и тут кто-то толкает мою ногу.

— Что?

— Какие планы на лето? Ты и…?

— Эмили, мам. — Как будто она не знает, как зовут мою лучшую подругу.

— Я знаю. — Она пытается отшутиться, вроде: я знаю, как ее зовут, но не считаю достаточно достойной, чтобы использовать имя. — В любом случае, у вас, девочки, большие планы на лето? Это ваш последний год перед выпускным классом.

Мой язык так и чешется, чтобы ответить ей. Открыть рот и дать ей знать, что мой единственный план на лето — похудеть. Что я сейчас занимаюсь с тренером, и она не будет указывать, сколько мне можно есть картофеля и не будет смотреть на меня так, словно ей жаль меня. Потому что это самое сложное — иметь родителей, которым жаль тебя. То, что я имею дело с Я-чересчур-великолепным парнем Теганом. Парень, который скорее всего делает вид заботливого…или ему наплевать на мой глупый вес, и он просто жалеет меня. И ненавижу это признавать, но мне интересно, как вылезут на лоб глаза Билли Мэйсона, когда он увидит меня в следующем год и как будет сожалеть о тех вещах, что говорил мне.

Но я не скажу ничего. Иначе папа начнет говорить, что я прекрасная такая, какая есть, пока я здорова и жива. Мама же будет смотреть на него, словно ему нужно быть более заинтересованным, и бросит на меня скептический взгляд, и тогда мне захочется стать совершенней, когда она начнет беспокоится о моем прогрессе (или его отсутствии) каждый день.

— Ничего глобального, — лгу я. — Просто обычные летние каникулы. Эм идет на летние курсы в колледже, так что я буду дома.

— О, может, позвонишь Элизабет…

Не уверена, есть ли у меня на лице выражение полного ужаса, и если бы папа узнал, что проведенное время с Элизабет было пыткой, то заступился бы за меня.

— Полетт, она большая девочка. Она может завести своих собственных друзей. Если она захочет позвонить Лиззи, то позвонит.

Я люблю своего отца за это, но так или иначе, от его слов становится еще хуже. Мы все знаем, что я «большая» девочка. И это не то напоминание, в котором все нуждаются. 

Глава 3

165.8 Я перепроверила. Теган был неправ

Нужно пройти всего парочку испытаний в «Пора заняться делом». Думаю, мне на руку то, что Теган назначил занятия на 8 утра. Кто будет вставать в такую рань летом? В любом случае, это довольно рано, поэтому я успею вернуться домой и вздремнуть, прежде чем встречусь с Эм.

Я не лгала,