Тонко заголосили над ними бабы.

– Глядите-тко! У мертвой Голубы руку с браслетом отсекли печенеги, – поднялась одна из них, в исступлении кусая, запихивая в рот волосы.

– Мести! Мести! – колыхнулась толпа.

– Эй вы, козлы бородатые! – закричал седой смерд, призывно поднимая руки. – Что же это? Надо разогнать степняков! Не дадим им жечь нас, убивать нас! Ополчимся все и рассеем их в поле, как волчью стаю!

Крикливая баба с широченной спиной, по которой хоть кувалдой бей, подхватила зычным голосом:

– Да если вы не отстоите села, то кем же вы будете тогда? Козлами и будете!

– Куда нам без оружия! – зло выкрикнул кто-то и притих.

– На кудыкину гору! – взвизгнула женщина. – Оглянись-ка кругом! Протри очи! – Она растерла на лице сажу. – Мало ли чего под рукой! За что уцепишься, то и оружие! Да какое еще оружие!

С этими словами женщина подхватила тяжелое, обгоревшее бревно, подняла его над головой:

– Вот оно, оружие! Ах ты, мозгляк! Так бы и задавила тебя!

Толпа, ругаясь, шарахнулась от брошенного бревна.

На крыльце показался боярин Блуд. Маленький, толстый, с румяным лицом и глазками, спрятавшимися за вздутыми веками, он удивительно напоминал только что вынутый из печи колобок. На нем был желтый кафтан с золотым оплечьем, льняная рубаха с наборным поясом, синие шаровары и сафьяновые сапоги. На лице – улыбка, растерянная, заискивающая. За спиной боярина встал сельский староста. Блуд сплел пальцы калачиком, похрустел ими, пересиливая страх, начал:

– Мир вам, дети!.. Гульнули злые разбойнички… занесло ветром голодную стаю, но она уже далече. Ворон не сидит на ветке: будут голодными детки… Пировать стать – по полям летать. Ну, идите, идите каждый на свое место! – махнул рукой боярин. – Конюх – к конюшне, гриву чесать, ратай – землю пахать, а я пойду носом чихать… – коротко засмеялся Блуд, едва не поперхнулся набежавшей слюной.

– Что ж вы стоите… идите, добрые люди… ступайте себе…

– Не шуткуй, боярин, – крикнул седой смерд, – мертвые подымутся! – И указал на лежавшие под крыльцом трупы.

Суровые, бородатые смерды подступили ближе к крыльцу, глядели исподлобья, хмуро. Только вздымавшиеся груди выдавали волнение.

– Оружия нам, боярин! – сказал Глеб.

– Какого тебе оружия? Ты у меня получишь оружие, – погрозил ему пальцем Блуд, бурея лицом.

– Надо ратью подниматься, – поддержал Глеба седой смерд, – дружину собирать.

– Коней нам давай, господине! Куда нам против печенегов пешки?

– Дубины возьмем, заступы…

– Да, да, – подхватила толпа, – кони твои добрые, задарма овес жрут! Давай их нам! Мечи, копья давай!

Кричал и Доброгаст, чувствуя себя единым с этой озлобленной толпой. Отчаялась душа.

Будто ледоход подошел к хрупкому мосту – крыльцу, на мотором стоял боярин, и достаточно было одного порыва ветра, чтобы пошли грохотать льдины, ломая и унося обломки.

– Опасно, батюшка, дать им оружие! – дышал спиртным перегаром в лицо Блуду сельский староста. – Ступайте прочь, смутьяны! – прикрикнул он на людей.

– Прочь, прочь! – замахал руками боярин. – Экую голку затеяли, вот я вас! Что удумали! Коней им угрских.

– Степь воевать хотим, – стояла на своем толпа.

– Умолкните! Все как один! Нет у меня оружия, не князь я… Или вы хотите, чтобы вас препроводили в Киев с гусаками на шеях?.. Нет у меня оружия! – надрывался боярин. – Вот вернусь в Киев, попрошу у княгини заставу с дружиной на Гнилые воды… Ступайте!

– Нет, не пойдем!.. Не отстанем!.. Оружия!.. Будем землю оборонять!.. Оружия!.. – словно ударилась льдина о льдину и зазвенели осколки:

– Боярин-погубитель!

– Горлорез!

– Задушил нас поборами, ободрал до костей батогами!

– Каждую борть в лесу запятнал! Межу на общинной земле проложил!

– Русь обширна, да не наша она ныне, а боярская!

– Врешь! Земля наша испоконь!

– Не отдадим наследного! Хотим жить по своей воле!

Люди кричали. Какая-то женщина подняла над головами ребенка с погремушкой из гусиного горла. Ребенок, что было силы, тряс ею.

– Воик! Старый кречет, Будило! Возьмите ум в руки, хватайтесь за голову и уходите, – усовещевал староста, но его никто не слушал.

– Раньше не то было… раньше мы сами себе хозяева были… а ныне – боярин! В стольном Киеве живет, меды глушит…

– Это Блуд на нас голод наслал, а на скот болезни! Чтоб мы продавали детей в чужие земли, а сами холопами становились. Лиходей!

– Бежать нужно от них… – сказал Доброгаст стоявшему рядом мужчине, сухому, как лучина, с худым, угловатым лицом.

– Некуда нам бежать, – возразил тот, – все наше, куда исстарь соха с косой ходили. Не в степь же к печенегам.

– Оружия! Оружия!

– Гоните их, бейте! – не выдержал боярин.

Холопы бросились на толпу, подняв крученые плети, но в нерешительности остановились – их было слишком мало против этой гневной, глухо гудящей толпы.

– В шею гоните псовое отродье! – бесился Блуд и стучал кулаком по резным перилам. – На колени, разбойники! Снять шапки!

Доброгаст вдруг, сам того не ожидая, сорвал с головы шапку и швырнул ее в лицо боярину.

Блуд отшатнулся, как от камня. В толпе послышался смех, но сейчас же оборвался. Все подались к крыльцу в единое порыве и уже поднялись над головами сжатые кулаки, но остановились, словно бы мертвые тела преградили им путь. Тогда стали снимать шапки и бросать их в боярина. Доброгаст видел: обнажались седые, русые, лысые головы и летели шапки – выцветшие на солнце, прожженные у костров, замасленные, затекшие под дождями. Они били по лицу боярина, как глухие пощечины. Казалось, безумие овладело всеми. Кто-то рыдал навзрыд, кто-то хрипло смеялся.

Блуд отмахивался, но не уходил с крыльца. Осклабленные в кривых усмешках рты, взбитые бороды, прищуренные горячие глаза, сжатые кулаки – вот что было перед ним, и всему этому страшно было показать спину.

Рядом с Доброгастом появился вдруг Шуба. Он схватил внука за руку, увлек в сторону. Снял с себя шапчонку, прикрыл ею русые волосы внука.

– Беда, Доброгаст… беги! Хоронись!

– Пусти, дед… общее дело! Вместе нам!

– Да, да, вместе нам! – поддержал Глеб.

– Не пущу… беги, тебе говорят! – стоял на своем Шуба.

Староста открыл дверь в сени и хотел втолкнуть в нее боярина, но тот не устоял, упал, задрав короткие ноги.

– Обороняйтесь, люди! – прозвенел голос седого смерда.

Из глубины двора показались на конях вооруженные копьями холопы. Над толпой просвистели первые стрелы.