Однако, к немалому нашему удивлению, после того, как нам посчастливилось сменить мотель, в коем мы ютились после визита «Джорджо», на прилично обставленную квартиру в кооперативном доме у реки (мы арендовали ее у вышедшего на пенсию преподавателя истории, который недавно уехал с женой во Флориду и, может быть, даже решится на продажу этой квартиры — если они надумают во Флориде и осесть) и получить в колледже по рабочему кабинету — Манди на территории, официально отведенной ее отделению, а ДжИН в каморке бывшего коллеги, надолго уехавшего, — мы, обживая наше новое рабочее пространство и ведя переговоры относительно обоснованно приемлемых страховых выплат за полную утрату «Залива Голубого Краба», к середине весны обнаружили, что, с учетом всех обстоятельств, перемогаемся не так уж и плохо. Во всяком случае, достаточно хорошо для того, чтобы снова увидеть в близившемся заодно с сентябрем Комфортабельном Круизе желанную, более чем заслуженную награду за все пережитые нами катаклизмы. После получения коей нам — как знать? — быть может, удастся даже снова продемонстрировать собственное наше писательское мастерство: не все же присматривать за чужим ученическим рукодельем. Сушить якоря? Тем более Манди выяснила и сообщила мне, что отказ от круиза по причине недостатка финансов, вызванного природной катастрофой, нашей путевой страховкой не покрывается.

Стало быть, сушить, и мы, видит Бог, отправились, как уже сообщалось выше, сначала автомобилем, потом самолетом с берегов Делмарвы в прекрасную столицу Швеции и с удовольствием прогуливались по ней до погрузки на судно, любуясь замысловатыми улочками «Гамластана»[12]и показывая между тем фигуральный средний палец Шведской академии, так и не присудившей Нобелевскую премию по литературе таким приметным, но покойным ныне писателям, как Владимир Набоков, Хорхе Луис Борхес и Итало Кальвино, — каждый из них оказал бы этой премии такую же, по меньшей мере, честь, какую оказала бы им она — нередко удостаивавшая ею писателей, о которых мало что слышали даже мы, знатоки и любители литературы, и многие из которых наверняка сильно теряют, и это еще слабо сказано, в переводе; а затем вступили в глянцевое палаццо круизного лайнера, и нас проводили до нашей каюты — дорогою мы, как положено, восхищались элегантными атриумами, широкими лестницами, стеклянными лифтами и несчетными знаками заботы о пассажирах, в число коих (знаков) входили и ожидавшие нас в каюте заодно с уже доставленным туда багажом букет свежих цветов и ведерко со льдом и бутылкой шампанского. Мы распаковались, сошлись в том, что каюта удобна и превосходно оборудована — в точности так, как нас уверяла реклама круиза, — а затем встретились с другими пассажирами в главном бальном зале, где нас ожидал подробный рассказ о лайнере, плавно перетекший в приветственный прием (обилие шампанского и изысканных закусок) и инструктаж по использованию спасательных шлюпок, за коим последовали: если и не буквальное снятие судна с якорей, то, во всяком случае, отдача им крепких концов, включение подруливающих двигателей (в буксирах, объяснили нам, необходимости в наше время, как правило, не возникает) и выход «Семи морей» из стокгольмской гавани в одно — Балтийское.

Насквозь пропитанное историей Балтийское море, новое для нас, Ньюитт/Тоддов, которые, хоть и не были новичками в том, что касается Средиземного, Эгейского, Адриатического, Тирренского и иных европейских морей и/или морских побережий, в это, излюбленное организаторами летних круизов, никогда еще не выходили. Типичный круизный маршрут — давно, еще дома, объяснила мне Манди — выглядит так: из Стокгольма в эстонский Таллин, оттуда в Финский залив, долгая стоянка в Санкт-Петербурге, потом назад, в Хельсинки и другие порты; морские переходы производятся по преимуществу ночью, а дни отводятся под береговые экскурсии (дающие приятную передышку стюардам и прочей судовой прислуге), а завершается плавание в Копенгагене. Но сколь ни приятно было бы нам погулять среди каналов и куполов луковкой, описанных Достоевским в «Преступлении и наказании», Манди избрала путь, который вел из Стокгольма прямиком в польский Гданьск (с промежуточной стоянкой в очаровательном средневековом островном порту Висбю), а оттуда на запад — в Копенгаген, Амстердам и страну Шекспира.

Впрочем, хватит о путешествии — довольно будет сказать, что, благодаря проделанной Манди домашней работе и ее же продуманному планированию, мы быстро избавились от контрснобистских антикруизных предрассудков и начали получать наслаждение и от судна, и от странствия. Мы высадились под прославленными белыми утесами Дувра и дали обет Когда-Нибудь Проделать Это Еще Раз — не откладывая дела в долгий ящик и, быть может, на этом же в-самый-раз-для-нас-подходящем лайнере (не ошеломительно огромном супербегемоте, каких мы порою видим в портах, но и не маленьком настолько, чтобы нам пришлось сносить вынужденную близость людей, подобны чете Хэдли): проплыть, скажем, от Дувра вдоль берегов Франции и Португалии и, обогнув Иберию, до Ниццы и Монте-Карло — почему бы и нет, когда пенсионерами станем мы оба? В порту нас ожидала заказанная М. машина с водителем, и мы покатили мимо холмов и овечьих отар сельского Кента в Кентербери, до которого так и не добрались в неоконченных «Рассказах» Чосера его болтливые пилигримы, а вот мы, Т/Н-ы, добрались, и в должное время! И там заново приучили наши ноги к тверди земной, гуляя среди деревянно-кирпичных домов и вокруг величавого древнем собора, принося дань уважения Джеффри Ч. — и как поэту, и как рассказчику: это вам не старпер-неудачник, хоть и ему не удалось доставить выдуманную им говорливую гоп-компанию к месту ее назначения! Потом мы обогнули Лондон, в который нам все равно пришлось бы вернуться, чтобы улететь домой, и как-то ухитрились — где автобусом, где поездом, где такси (детали можно выяснить у Манди) — доволочь тандем наших тухесов и разномастный багаж до уорикширского Стратфорда-над-Эйвоном и Стратфорда-на-Эйвоне, в коем и предстояло (наконец-то!) начаться этой заждавшейся своего череда истории…

В безусловно тихое, но моросливое, вполне английское субботнее утро позднего сентября — в первый день листопадов и 77-ю годовщину того, как уже было отмечено, дня, в который материнское чрево извергло Джорджа Ирвинга Ньюитта в Бриджтаун (штат Мэриленд, США), — он и спутница его жизни проснулись в несколько тесноватой, но уютной комнате, снятой ими в домашней гостинице — «ночлег и завтрак» — стратфордского-над Бриджтауна, весело полюбили друг дружку в честь дня рождения в ее (маловатой для нас, амариканцев) двойной кровати, «позавтракали» английским чаем и ячменными лепешками и, отдав таким образом дань Н-и-3, перешли, укрывшись под прокатными зонтами, по соединяющему Б-таун со Стратфордом мосту в «На», как мы его теперь называли. Будучи теми, кто мы суть, мы отказались от «шекспировской» экскурсии, состоявшей из посещения сначала дома, в котором Бард родился, затем того, в котором он умер, и, наконец, места его последнего упокоения в церкви Святой Троицы, предпочтя прогуляться по ним самостоятельно, без чьего-либо присмотра. Надо сказать, нам обоим люба прикосновенность — в прямом смысле этого слова — к вещам и предметам, которые мы почитаем: не к картинам, конечно, но к тому, что вряд ли понесет ущерб (по нашему, пусть и не музейных присмотрщиц и экскурсоводов, мнению) от редкого и уважительного контакта с человеческим телом. В Испании, например, обходя несколько десятилетий назад дом-музей Сервантеса в Алькала-де-Энарес, ДжИН позволил себе буквальным образом посидеть за тем, что было, как уверил рекламный буклет, письменным столом мастера, — просто-напросто втиснув свое гузно в то самое кресло, коему дон Мигель оказывал честь ею собственным, когда писал «Дон Кихота», — и умилился так же, как умиляется Истинно Верующий, прикоснувшись к бронзовому подрубу мантии, в которой стоит на постаменте статуя его святого покровителя. Подобным же образом и Аманда, когда мы были в Кентербери, ласкала, на протяжении всей прекрасной Вечери, гранитные стены кафедрального собора, свидетельствуя почтение не БдефисГу[13], но великолепной архитектуре, музыке и произведениям иных искусств, вдохновленным различными Его религиями — наряду с Крестовыми походами, инквизицией, джихадом и тому подобным. Когда нам говорят с укором, что и такие уважительные, почтительные прикосновения способны — в течение долгого времени — навредить святыне, мы отвечаем словами, которые услышали некогда от такого же, как мы, туриста, увидевшего, что ступни мраморного Иисуса на знаменитом старинном распятии истерты поцелуями верующих: «Если губы могут сделать такое с камнем, представляете, что может сделать камень с губами?»