Мама рассказывала, что к концу первого учебного года на переменах она входила в учительскую как на Голгофу.

— Ваш Дима опоздал на урок.

— Ваш Дима разговаривал.

— Ваш Дима бегал по коридору во время перемены.

— Ваш Дима… ваш Дима… ваш Дима…

Мама каждый раз терпеливо обещала со мной поговорить и разобраться.

Ловила меня на переменах, просила быть самым прилежным учеником. Когда решала, что я не прислушиваюсь к её просьбам, рассказывала отцу. Он меня воспитывал ремнём. Иногда, когда мне особенно сильно доставалось, я показывал свои синяки одноклассникам, те рассказывали обо мне другим ученикам, постепенно эта информация дошла до учителей, и скоро вся школа знала, что меня лупят дома за малейшую провинность. В учительской во время перемен к маме выстраивалась очередь из желающих сообщить о моих проступках.

Дальше всех пошла классная руководительница — Евгения Тихоновна. Всегда спокойная, полная женщина, мать двоих сыновей, любила приходить к нам домой в то время, когда там был отец. Чтобы лично убедить его в том, что я позорю его честное имя. Затем наблюдала, как он меня избивает. Убедившись, что цель достигнута, вежливо прощалась и уходила домой.

Во время одного из таких визитов она присела напротив отца за обеденный стол и, как обычно, начала:

— Дима сегодня на уроке биологии разобрал автоматическую шариковую ручку так, что она разлетелась по всему классу. Сорвал урок.

— Хорошо, я с ним разберусь, — говорит отец, продолжая есть борщ.

— Снова бегал как угорелый на перемене.

— Угу, я всыплю ему, — откусывая кусок хлеба, произносит отец.

— Прогулял географию.

— Вот гадёныш! Я разберусь с ним! — сказал отец, продолжая есть.

Я стоял в дверном проёме кухни и молча слушал. Учительница говорила правду. Всё внутри привычно сжалось от страха, резко захотелось в туалет. Я терпеливо ждал, когда отец начнёт привычную процедуру. Но он почему-то не начинал. Евгения Тихоновна, видя, что отец в этот раз как-то не заводится, продолжила:

— Он, когда бегал на перемене, толкнул девочку из младших классов.

Я в недоумении посмотрел на неё: «Какую девочку?»

— Ей стало плохо, мы уже думали скорую вызывать, — продолжала она.

— Какую девочку? Зачем вы обманываете?! Папа, это неправда! Она врёт! — не выдержав, закричал я во весь голос.

— Ты как с учительницей разговариваешь! — взорвался отец. — Ну всё!

Он вскакивает из-за стола.

— Ублюдок! Выродок! Скотина! — кричит отец и, схватив меня за волосы, тащит в зал.

— Папа, не надо! Умоляю, пожалуйста! Не надо! Это неправда! — зарыдал я от обиды и бессилия, понимая, что мои крики и мольбы ничего для него не значат. Дотащив меня до дивана и швырнув на него животом вниз, с криками «Убить не убью, но инвалида из тебя сделаю!» отец принялся бить меня кулаком по спине. После нескольких тяжёлых ударов потемнело в глазах. Я стал звать на помощь. Меня спасло, что в этот момент в дом зашла мама со своей подругой. Не без труда им удалось оттащить от меня отца. Сквозь мутную пелену я увидел Евгению Тихоновну. Она невозмутимо смотрела мне прямо в глаза. Спокойно вздохнув, как всегда вежливо она попрощалась и пошла домой, к своей семье.

Я быстро отошёл: боль в спине через пару часов прекратилась, и я смог продолжить заниматься домашними делами.

На следующий день был выходной, я вышел во двор и, почувствовав резкую боль в области поясницы, потерял сознание. Очнувшись, добрался до своей кровати и стал звать маму.

— Мама, мне плохо, голова кружится, — слабым голосом произнёс я, когда она зашла.

В следующий час температура поднялась до 40 °С.

Папа поначалу не верил, говорил, чтобы я не симулировал и чтобы мама перестала заниматься ерундой, пытаясь сбить у меня температуру. Но, посмотрев на градусник, он всё-таки поверил и вызвал неотложку. Когда скорая приехала, он помог меня вынести и попросил врачей, чтобы те внимательно осмотрели мои почки.

— Они у него что-то слабые, — сказал папа, когда врачи закрывали за мной задние дверцы машины. Пока меня несли на носилках, я смотрел на него. Никогда не видел отца таким растерянным. Я чувствовал, что он искренне переживал за меня, и от этого стало очень хорошо на душе. Папа всё равно меня любит, понял я.

Прежде чем продолжить погружаться вместе со мной в пучину детских травм и страхов, предлагаю тебе, дорогой читатель, подумать вот о чём: кто и как воспитывал наших родителей?

Возьмём мой пример: мамин отец, сын бедного казака с Поволжья, чьё детство прошло в крайней нужде, в восемнадцать лет попал на фронт. Я даже представить не могу, что произошло бы с моей психикой, если бы в восемнадцать лет я увидел, как горят города, как гибнут мои товарищи. Не могу представить, что бы чувствовал, если мне, как и деду, пришлось в одиночку преследовать взвод немцев, чтобы, догнав, убить их всех1. Или папин отец, которого в восьмилетнем возрасте советская власть лишила семьи. Или мамина мать, которая научилась с малых лет скрывать своё еврейское происхождение и наглухо прятать эмоции, понимая, что, раскрывшись, можно лишиться жизни и поставить под угрозу жизнь самых близких людей.

Одно я знаю наверняка: все они хотели лучшего своим детям. Именно страх за их будущее и неуверенность в себе заставляли применять насилие в воспитании — лишь бы дети не повторили их ошибок и не сбились с «истинного пути».

Сейчас, в свои сорок четыре года, я убеждён, что мы сами выбираем себе родителей, когда решаем воплотиться в человеческом теле для земной жизни. А раз так, то это значит, что всё происходившее со мной — это мой собственный выбор. И думаю о том, что выбрал своих родителей потому, что увидел — мы сможем помочь друг другу стать лучше.

Есть такая теория, в которую я верю: до трёх лет все мы помним, кто мы и зачем пришли в этот мир. После трёх лет забываем. И весь наш дальнейший путь — это результат выбора, который мы совершаем ежедневно по несколько раз. Мелкие решения складываются в устойчивые правила, правила формируют наши принципы, принципы перерастают в убеждения. И вот так, шаг за шагом, мы либо остаёмся собой, либо всё больше от себя отдаляемся. Путь от себя — это дорога в ад. Путь к себе — дорога в рай. Рай и ад — они здесь, на земле. Место, где мы живем — в раю или в аду, — есть не что иное, как результат нашего выбора.