В нашем городе проходила республиканская комсомольская конференция. Съехались делегаты со всей республики, огромный Дворец молодёжи был забит битком. В президиуме заседали комсомольские и партийные лидеры Казахстана. Мне вместе с группой таких же ответственных детей было поручено приветствовать президиум и возложить (по-другому не скажешь) букет из трёх гвоздик на стол перед каждым членом.

Я выбегал на сцену первым. Добежал до края стола, встал и повернулся вполоборота лицом к залу. Дождавшись, пока выстроится шеренга, вместе со всеми прокричал приветствие участникам конференции от пионеров Казахстана. Затем мы развернулись, синхронно возложили цветы, отдали салют и побежали со сцены. Пробежав пару человек президиума, я заметил, что у одного из них нет цветов. «Не хватило?! — подумал я. — Как же так, что делать?» Я остановился посреди сцены, мозг лихорадочно искал решение. Учительница, увидев моё замешательство, остервенело замахала рукой: «Сюда, сюда! Беги сюда, придурок!» Тут я наконец сообразил. Быстро вернулся к своему коммунисту, взял у него один цветок, положил обделённому дядьке и побежал со сцены. Зал взорвался от смеха… Что потом было! Каких только слов я не услышал в свой адрес от ведущей кружка. Что опозорил всю школу. Что не достоин звания пионера. Стыдобища! И всё в таком духе. Мне стало грустно. Я осознал глубину своего падения. Опять всех подвёл. Приехав вечером домой, сказал деду, что не хочу больше участвовать в кружке и играть на аккордеоне.

— Почему?

— Мне не нравится.

Так после певческого фиаско не вышел из меня и аккордеонист.

Пролетел ещё один год. Я окончил третий класс отличником, прославившись на всю школу своими сочинениями на вольную тему.

Папа, попробовав себя в роли тележурналиста — ведущего новостей на областном канале, решил продолжить работу по партийной линии. Его назначили заведующим организационным отделом райкома партии в село Краснознаменское, расположенное в двухстах километрах от дома дедушки и бабушки, в котором мы жили. Мне нравились перемены, и я с радостью ждал переезда.

В Краснознаменском освоился быстро. Недалеко от дома был стадион, где я, познакомившись с местными пацанами, с утра до вечера гонял в футбол. Постепенно семья обзавелась хозяйством: коровой, курами, индюками — и свободного времени стало меньше. Чистить картошку и мыть посуду я научился с пяти лет. В десять уже активно помогал по хозяйству: мыл полы, посуду, топил печь, убирался во дворе и в нашем большом доме. Кормил животных и ухаживал за ними. После бабушкиного дома, где она ничего не давала делать, мне было трудно въехать в ритм и дисциплинированно выполнять свои обязанности. Но со временем втянулся, и мне всё больше нравилось ощущать себя хозяином. Я любил, когда родители с младшим братом уезжали и можно было в тишине сделать генеральную уборку — никто не мешал. Главный приз — это реакция мамы, когда она по приезде обходила все комнаты, нахваливая меня, а в конце обнимала и целовала. После такого ритуала мне хотелось летать от счастья. И с каждым разом я всё серьёзней подходил к уборке, промывая и вытирая пыль в самых дальних уголках — сверху, снизу, под ковром, под диваном. Добивался, чтобы не только видимые, но и невидимые части дома сверкали от чистоты.

Благодаря отличной памяти учёба мне давалась легко. Достаточно было внимательно послушать урок, чтобы затем легко выполнить все задания. Бывали периоды, когда я на учёбу забивал. Но к концу четверти легко отыгрывал все утраченные позиции. Я рос живым и крайне любопытным ребенком, не вписывающимся в традиционные параметры прилежного ученика и тем более образцового пионера. С раннего детства взрослые пытались меня подогнать под общепринятые рамки. Лупить ремнём начали в полтора года. Отец как-то сказал: «Хватит с ним разговаривать, пора бить начинать». И выпорол меня. За что был тот первый раз, уже никто не помнит. По мере моего взросления наказания учащались: не выучил уроки, не помыл посуду, поздно пришёл, задавал слишком много вопросов учителю — поводов было хоть отбавляй. Единственный период без отцовского ремня — время, когда мы жили у маминых родителей. Отец деда уважал. И побаивался проявлять при нём свои не самые лучшие качества.

Жизнь в Краснознаменке началась бодро. Но постепенно атмосфера в семье ухудшалась: отец всё чаще приходил домой не в духе, мама, работая на полторы ставки учителем математики, допоздна задерживалась в школе, затем дома до полуночи проверяла тетради. Скандалы, как правило, начинались с мелочей. Но так как ни мама, ни папа не хотели уступать друг другу, ссоры разрастались до непрекращающегося ора и могли длиться часами. Этот непрекращающийся ор стал обычным явлением в нашей семье. Самым ужасным временем суток для меня были утро и вечер. Утро всегда начиналось с ругани. Папа, собираясь на работу, начинал кричать, если чего-то не мог найти, мама тоже кричала в ответ. Я всегда в такие моменты испытывал сильное внутреннее напряжение, ожидая, от кого и за что мне прилетит на этот раз. Вечером, когда отец приходил с работы, я обычно мыл посуду или полы. Как только слышались его шаги, у меня всё сжималось внутри. Я знал, что сейчас он поест и будет меня бить. Иногда проносило. И отец, поужинав, молча шёл смотреть телевизор, а затем спать. Иногда — нет. В первое время я лихорадочно перебирал в голове варианты — за что сегодня может прилететь, пытаясь продумать варианты защиты. Но быстро поняв, что никакие аргументы от наказания не спасут, обречённо ждал. С одним желанием: если экзекуция неизбежна, пусть она поскорей начнётся.

— Дневник неси!

— Вот.

— Почему не записаны домашние задания?!

— Забыл. Пап, я щас, быстро позвоню Серёге или Тане, они мне скажут, и я запишу!

— Ах ты забыл?! Забыл?! Ах ты ж скотина! Ты когда научишься не забывать?! А?! Я тебя спрашиваю! Неси ремень!

— Папа, не надо! Пожалуйста! Я больше не буду! — начинал я его уговаривать сквозь слёзы.

— Неси ремень, я тебе сказал! Забыл он! Скотина! Подонок! Выродок!

В этот момент я начинал плакать и умолять его не бить, но он уже не мог остановиться и, приговаривая на ходу: «Где ремень, где ремень, где ремень», шёл в свою комнату, находил ремень и начинал меня бить. Часто до исступления, пока не уставал.

— Ты у меня синий будешь, — часто говорил он.

И я действительно постоянно ходил с синяками. При этом долгое время не испытывал к отцу обиды, злости, а тем более ненависти. Только боль, страх… И любовь. В те редкие моменты, когда он был в хорошем настроении и брал меня на рыбалку или звал что-то вместе поделать по дому, я был счастлив. И мечтал только об одном — чтобы такие моменты никогда не заканчивались. Но проходило время, и отец снова погружался в бездну своих страхов, травм и комплексов, которые вынуждали его превращать свою и наши жизни в ад.

Учителя Краснознаменской средней школы быстро вычислили слабое место в безупречном образе моей мамы и всей моей семьи. Молодая красавица, учитель математики старших классов мгновенно завоевала уважение учеников, внимание коллег-мужчин и стала объектом зависти всего женского коллектива. Поняв через какое-то время, что из принципиальных соображений ни мама, ни папа, который также делал стремительную партийную карьеру, никогда не встанут на сторону своих детей, женская часть учительского коллектива стала с нарастающей частотой давить на эту кнопку.