меня стали близкими, родными, как я могу оторвать от тебя хоть одну, хоть другую, без боли без страданий? Это, вообще, недопустимо! К счастью, нашёлся подходящий ответ: «А я ещё не разобрался». Деваться мне было некуда, оставалось только надеяться, что как-нибудь это само собой образуется. Так оно и вышло. У моего товарища дела сердечные, видимо, сложились удачно, и больше он меня не беспокоил. Но спокойствие моё исчезло навсегда. Я боялся, что появится другой с подобными намерениями. Да и вообще, как ни крути, придёт тот день, когда я сам вынужден буду с одной из них расстаться. Я ведь не персидский шах, чтобы иметь двух жён.

В стороне от наших палаток, стояла ещё одна, латанная-перелатанная. В ней жили старые цыгане. Зимой они обитали в хате, а летом выбирались на природу. И появилась у меня мысль — не обратиться ли мне к цыганке, чтобы узнать, что ждет меня впереди? Но спокойно поразмыслив, от этой идеи отказался. Так как я не верил ни в приметы, ни в предсказания.

Командировка наша подошла к концу. В конце рабочего дня ко мне подошла Оксана.

— Вася, проводи меня до села. Я своим сказала, что я задержусь.

Все разместились в машине, и уехали. Мы остались одни. И вот, мы впервые одни в большом пустом поле. Идём молча, шуршит потрескивает под ногами жнива. Каждый думает о своём. Я же думаю: «Ведь не отвергла она меня сходу, попросила проводить, не сказала гуляй, Вася, на все четыре стороны. Значит она от меня ещё что-то хочет». Вот и гадаю, как быть? Броситься в ноги, просить слёзно прощения, или сжать в своих объятиях? Нет, это не для меня. Кто для неё я теперь? Всего лишь никчёмный человек, клятвоотступник. Знаю, если я это сделаю, что она скажет. А если не скажет, то подумает: «Вот так он её обнимал. Вот так он её целовал. А теперь что?». Идём теперь, как чужие. Остаётся только ждать, что она сама скажет. Наконец она заговорила:

— Вася, вы завтра уезжаете. Провожать вас придут люди всего села. Прости меня, Вася, за то, что я туда не приду. Я не могу видеть, как ты уезжаешь. Я не выдержу, расплачусь на виду у всех. Это, вообще, недопустимо.

Вот и сейчас, глаза её заблестели от слёз. Она замолчала, глядя куда-то в сторону. И я молчал, давая ей успокоиться. Её доброжелательный тон, никаких обвинений, в какой-то мере успокоили меня. «Значит она на меня не в обиде? Значит у нас не всё потеряно?» — подумал я. Мы остановились, потом, не договариваясь, повернули обратно. Так и шли, то от села, то к селу.

— Не горюй, Оксана, — начал я, прервав молчание. — Одно твоё слово, и я приеду к тебе. Мне осталось месяц-полтора до демобилизации.

— Ах Вася, — заговорила она. — Это было бы для меня великое счастье. Но куда же мне, с моим-то приданым. Не будет нам, Вася, хорошей жизни. Мне будет казаться, что тебе плохо со мной. И это все из-за меня. Ведь на селе жизнь тяжёлая и неблагодарная. Ты ведь заметил, что у нас почти нет парней, все стараются уехать. Кто уходит в армию, кто на учёбу, и не возвращается. Ты человек городской, зачем тебе этот хомут на шею? Но это не главное, а главное то, что я тебе сейчас расскажу. Ещё до вашего приезда, я впала в отчаяние, думала, неужели мне вот так мыкаться всю жизнь? Жизнь такая, хоть в петлю полезай. Я пошла к цыганке, в надежде на то, чтобы узнать что-нибудь о своём будущем. «А ждёт тебя, дева, удача», — сказала цыганка. — «Если возникнет необходимость, что ты должна отдать другому то, что тебе всего дороже, отдай, и Бог тебя не забудет», — успокоила меня цыганка. Дорогого у меня ничего нет, и отдать мне нечего. И вот, когда я увидела тебя в поле, я почувствовала, я поняла — вот, что будет для меня самым близким, самым дорогим. Когда ты попросил меня о свидании, я решила с этим не спешить. Потом я узнала, что вечером ты встречался с Милой. Теперь я знала, кому я должна отдать тебя. Всё складывалось так, как предсказала цыганка. Шли дни, и я по вечерам молилась, стоя на коленях перед иконкой. Я молилась за вас, чтобы вы не расстались. Я надеюсь, Вася, что ты не будешь на меня в обиде. Это не измена, это не предательство, это моё спасение. Нет у меня другого выхода, я отрываю тебя от своего сердца. Я люблю тебя, Вася, и буду любить тебя ещё больше, как родного брата. — она замолчала, отвернувшись.

— Милая девушка хорошая, — продолжала Оксана. — Она мне как сестра. Увезёшь её в свой город, и вы будете счастливы.

— Эх, Оксана, — с горечью выдохнул я. — Я человек бесправный. Человек у нас опутан законами и постановлениями, опутан как пшеница травою полевицей. Когда человек уходит в армию то рабочее место за ним сохраняется, а жильё — нет. Так что, когда я приеду в город, мне надо в первую очередь найти жильё, чтобы прописаться. Для этого нужно по закону не менее девяти квадратных метров свободной площади, а для двоих восемнадцать. Недавно закончилась война, люди все живут тесно, а без прописки меня и на работу никто не возьмёт. Тут уж никакой закон не поможет. Где взять эти проклятые метры, законе ничего не сказано. Куда я её привезу? Я сам про себя ничего не знаю, не знаю, что меня там ждёт?

Между тем, как мы ни старались вилять туда-сюда, село неумолимо приближалось. Дальше идти было некуда, мы остановились. Оксана взяла меня за руку, встала передо мной с глазами полными слёз. Долго всматривалась в моё лицо, потом тихо, не смело спросила:

— Спасибо, Вася, можно я тебя поцелую один раз?

У меня перехватило горло, я не мог сказать ни да, ни нет, только кивнул головой в знак согласия. Она обхватила мою шею руками, прильнула к моим губам, и слёзы хлынули ручьём. Я держал её за плечи, в голове туман, тело её вздрагивало от беззвучных рыданий. Потом, как-то разом отпрянув и зажав лицо руками, быстрым шагом стала удаляться в сторону села. Я смотрел ей вслед сквозь пелену, застилавшую глаза, и ждал, вот обернётся, вот обернётся, не обернулась. Мелькнула несколько раз между деревьев, между кустами, и исчезла за стенами хат.

Всю ночь меня мучили кошмары. Забывался, просыпался в холодном поту, только