Это правда. Хотя порой кажется, что мои стандарты слишком высоки. Я отношусь к парням иначе, чем Кэтлин. Она практически все время находится в состоянии влюбленности. Она влюбляется в фигуру, в плоть, в звучание голоса. Песни о любви для нее полны смысла. Она любит страстно, без оглядки. Пока ей не становится скучно.

Я опускаюсь на пол под сочувственным взглядом гипсовых глаз. Не уверена, что смогу спокойно спать в окружении всех этих лиц. А вот Кэтлин, пожалуй, порадуется зрителям.

– Мэдлин? – окликает меня она. Ее голос вдруг стал серьезным.

– Чего? – Я сижу на полу и продолжаю пихать подушки в наволочки. С огромными кроватями под балдахинами есть одна проблема – для них нужна куча подушек.

– Разве не было бы ужасно, если бы мы не были родственниками? – спрашивает Кэтлин.

– Что?

Конечно, это был бы сущий кошмар. В этом случае я бы разом лишилась половины семьи. И мамы, если бы Кэтлин решила оставить ее себе. А она так и сделала бы.

– Ну… – Кэтлин играет с ниткой, выбившейся из покрывала. – Я в том смысле, что ты бы по мне очень скучала, если бы мне пришлось уехать. Будь ты моей лучшей подругой, а не сестрой.

Это правда.

– Но ты бы тоже по мне скучала.

– Скучала бы, – кивает Кэтлин. – Но тебе пришлось бы тяжелее. Ты у нас интроверт.

Тут она тоже права. Но мне не понравилось, как это прозвучало. Констатация факта вдруг превратилась в оскорбление. И я спешу заверить сестру:

– Как-нибудь пережила бы.

Я в самом деле пережила бы. Как раз благодаря суперспособностям интроверта. Книги, печенье и послеобеденный сон мне в помощь.

– Нет, не пережила бы. – В голосе Кэтлин ни тени сомнения. За кого она меня принимает?

– Ты бы тоже не пережила. Зачахла бы от тоски.

– Ултан придумал бы, как меня отвлечь. Мы бы взбивали масло на склоне и сами гнали потин2. – Сестра улыбается, вся в мечтах о своем выдуманном трактористе.

– Вот только нет у тебя никакого Ултана, – напоминаю я.

Выходит чуть резче, чем планировалось. Со мной такое часто случается.

Кэтлин улыбается:

– Это пока.

И мы продолжаем застилать кровать.

Но, оставшись одна в своей комнате, под укрытием каменных стен, где за окном темнеют молчаливые горы, я вдруг понимаю: мы с Кэтлин, не сговариваясь, решили, что это она уйдет, а я останусь.

С самого начала замок не уставал нас удивлять. Сюрприз номер один: мы здесь живем. Сюрприз номер два: крепостные стены с бойницами. Нам потребовалось немало времени, чтобы все изучить, – а как иначе, если комнат в замке больше, чем пальцев на руках и ногах у двух человек, при условии, что у одного из них семь дополнительных конечностей. Брайан показал нам лишь часть – «главные» помещения, так он их назвал. Библиотеку, спальни, ванные комнаты, кухню, голубую каминную, красную каминную, свой кабинет. В том, что касалось обстановки, отец Брайана придерживался традиций, и Брайан решил ничего не менять.

На стене его кабинета красуется герб. А на притолоке – кое-что похуже. На первый взгляд эта штуковина напоминает маленький сморщенный кулак. Но я почему-то сразу догадалась, что это отрубленная голова. Мне бы испугаться, но вид у нее был донельзя грустный. И эта грусть стала своеобразной глазурью на самом странном кексе, который я когда-либо ела, – кексе нашей жизни в замке. Я сказала Кэтлин, что голова, скорее всего, фальшивая. Не могла же она быть настоящей.

По словам Брайана, очень даже могла.

Кэтлин считает, что это круто. И соответствует эстетике замка. Как мечи и рыцарские доспехи, которые мы обнаружили в маленькой комнате позади туалета на первом этаже. Но доспехи – всего лишь одежда. А эта высушенная голова когда-то принадлежала живому человеку. Теперь же она торчит над дверью и таращится на нас пустыми глазницами размером с отпечатки больших пальцев. Длинные волосы висят, словно пришитые. Заметив наш интерес, Брайан рассказал, как изготавливали такие головы. Сначала делали надрез на задней стороне шеи, кожу с волосами аккуратно стягивали с черепа и выскабливали жир. Под веки помещали специальные семена, потом накрепко их сшивали, а губы скалывали булавками. Затем заготовку вываривали и сушили на камне, вылепливая черты вручную, пока плоть была еще влажной. Можно было сотворить кого угодно. Мальчика. Девочку. Нечто.

И завершающий штрих – присыпать пеплом.

– Где ты достал эту штуковину? – спросили мы нашего отчима, который неожиданно оказался коллекционером сушеных голов.

– Отец привез из путешествия. – Брайан улыбнулся. – Говорят, она защищает от врагов. Отрубаешь им головы, высушиваешь и держишь при себе, чтобы их призраки тебе служили.

Он пошевелил пальцами, давая понять, что это всего лишь шутка. Но мне вдруг стало зябко.

– Какой-то невеселый обычай, – сказала я, представив усталого призрачного раба.

– Согласен. – Брайан коротко улыбнулся. – К счастью, теперь люди таким не занимаются. И головы делают из шкур животных, чтобы продавать туристам.

– А кто это был? – спросила Кэтлин, глядя на пугающий сувенир так, будто встретила подругу, но никак не может вспомнить ее имя.

– Какая-то девушка, – пожал плечами Брайан. – Я ничего о ней не знаю. – Он замолчал, а потом добавил, обращаясь скорее к самому себе: – И не уверен, что хочу знать. Меньше знаешь – крепче спишь.

Брайан улыбнулся мне, словно рассчитывал, что я его пойму. А я подумала обо всех тех случаях, когда знала слишком много. Обычно благодарить за это стоило Кэтлин. Она делилась со мной секретами людей, которые вряд ли пришли бы в восторг от того, что я лезу в их жизнь. Всякими грязными тайнами. Но здесь все было чисто. Слишком чисто, чтобы это было делом рук одного Брайана.

– А кто поддерживает порядок в замке? У нас что, теперь есть слуги? Мне кажется, нужен по меньшей мере один слуга, чтобы здесь все не заросло грязью, – спрашиваю я сестру, ковыряя ноготь, – побелевшие заусенцы напоминают бородки у самого основания пера, но по мягкости с ними, конечно, не сравнятся.

– Прекрати чудить, Мэдди, – выразительно смотрит на меня Кэтлин. – Слуги будут судачить.

– Нет у нас никаких слуг. Иначе они бы встретили нас, выстроившись у центральной лестницы, – отвечаю я, представляя, как неловко это было бы.