Максим стоял у входа в караулку и попеременно поглядывал то внутрь помещения, то в сторону спортивного городка, за которым находился деревянный «модуль», где квартировал музыкальный взвод. Белая кость, элитное подразделение бригады – в том смысле, что питались как положено и спали сколько надо.

«Живут же люди! – зло позавидовал Максим музыкантам. – Никаких тебе караулов, никаких боевых операций в горах, построения бригадные их тоже не касаются. Знай себе репетируют потихонечку, да в клубе по праздникам концерты дают. Еще и в Кабул на смотры разные летают музыкальную честь бригады отстаивать. В общем, живут, как сыр в масле. У них, говорят, даже дедовщины нет, вот это жизнь!»

Молодой солдат зло сплюнул в сторону «музыкального модуля» и посмотрел вначале на свои растрескавшиеся, покрытые желтыми мозолями руки, затем на беспокойно спящего, изведенного тяжелой службой друга. Неудобно откинув голову назад и вытянув в разные стороны ноги, белорус шумно дышал широко открытым ртом, монотонно постанывая на выдохе. Спи, Бульба, отдыхай, друг, неизвестно, когда еще расслабишься.

То, что завтра в горы на войну, – это, наверное, неплохо. Там хоть всю ночь и приходится шагать вверх-вниз, зато весь световой день, замаскировавшись, дрыхнешь, укрывшись плащ-палаткой.

Достали уже эти караулы, сил нет их тащить. Караульная служба в Афганистане – это тяжкое бремя молодых солдат. Старослужащие, как правило, в караулах отдыхают, взваливая на шнуровские многострадальные плечи всю тяжесть этого изнурительного процесса.

Нет, в горах лучше, в очередной раз констатировал Максим, разглядывая вышедшего из «музыкального модуля» бригадного горниста. Пройдя вдоль забора караульной территории, тот, бережно прижимая к груди медный, горящий в лучах восходящего солнца горн, не спеша пересек спортивный городок и направился в сторону плаца трубить подъем спящему десантно-штурмовому царству.

«Гляди, какой чистенький и гладенький, – завистливо смотрел Веденеев вслед удалявшемуся трубачу. – Всю ночь харю свою музыкальную плющил, а сейчас оттрубит подъем, позавтракает и в клуб на репетицию, и так до дембеля. Вот это служба! Везет же некоторым!»

Максим не раз слышал, как со стороны бригадного клуба доносились мелодичные звуки, издаваемые различными музыкальными инструментами. Особенно ласкал слух родной для него голос электрической соло-гитары….

До армии Максим Веденеев участвовал в школьном вокально-инструментальном ансамбле под названием «Серпантин» и на одном из городских смотров патриотической песни даже был признан лучшим гитаристом среди школьных ВИА. Сейчас, после восьми месяцев службы, ему и не верилось, что когда-то он держал гитару в своих огрубевших, потрескавшихся от грязи и ветра руках и тем более извлекал из нее какие-то звуки. А еще не верилось в то, что где-то там есть совершенно другая, наполненная радостью, блаженным отдыхом на мягких перинах, красивыми загорелыми девчонками и разноцветными дискотеками жизнь. Порой начинало казаться, что в мире нет ничего, кроме хронической измотанности, войны, опустошающих душу тупых караулов и улетающих в никуда цинковых гробов.

Как же все это выдержать и пережить? Есть же, наверное, какой-то рецепт уменьшения страданий. Ведь кто-то же может терпеливо переносить тяжелые жизненные испытания, даже не пикнув. Вот, например, Горохов – плюет на все. Он никого не боится: ни дембелей, ни офицеров, ни душманов.… В горах он не стонет, в карауле по зайцам стреляет, с гауптвахты не вылезает, и все время рот до ушей. Может быть, потому что он сирота и в его груди бьется ожесточенное детдомовское сердце?

Или Кирилл Сабуров, он хоть и не улыбается, но по его железному лицу можно легко прочитать – «ну что, жизнь, и это все твои испытания?»

«Ладно, не ной, – сказал себе Максим и мечтательно расслабился. – Неужели и я когда-то стану «дедушкой» Советской Армии?! Всю получку буду себе оставлять, в караулах расслабляться, курить чарс, шнурам маклухи отвешивать…».

«А куда же я денусь», – тут же успокоил он себя. Время все равно ведь идет, только уж очень медленно как-то, совсем, можно сказать, не торопится. Почему, когда человеку тяжело – оно вдруг предательски застывает? И наоборот, только ты, казалось, обрел себе покой и счастье, как твое время уже и закончилось. Мгновенно причем как-то, словно издеваясь. Даже и насладиться толком не успеешь радостью, как опять ей на смену придут мучительно долгие, пропитанные муками дни и ночи, а время опять замедлит свой бег, словно говоря: давай приятель, страдай не спеша, торопиться нам с тобой некуда. Так недолго и секрет вечной жизни открыть. Все очень просто: наполни каждую секунду своего бытия адскими и неимоверными мучениями – и вскоре ты устанешь ждать конца своей бесконечной жизни.

…Скрипнув, отворилась дверь столовой, и в коридор, потягиваясь, вышел младший сержант Чайка. Поставив возле дверей два двенадцатилитровых армейских термоса, он свистнул в сторону маячившего в дверях Максима:

– Веденеев, дуй за завтраком.

– Слушаюсь, товарищ командарм, и повинуюсь.

Максим схватил бачки и, растолкав по дороге блаженно спящего белоруса, весело насвистывая «Расплескалась синева по погонам», отправился за пищей. День, похоже, задался!

Так, во всяком случае, казалось весело бегущему и размахивающему бачками парню.

Сдав караул второму батальону, первая рота отдыхала в месте своего расположения, дожидаясь построения на ужин. Расположение роты – это четыре стоящие в первом ряду большие зеленые армейские палатки, по одному взводу в каждой. Максим с друзьями сидели на деревянной лавочке у входа в одну из них и с интересом разглядывали важно проплывавшую мимо начальницу офицерской столовой – вольнонаемную Екатерину Оскольскую. Катя, так называли ее в бригаде, была очень привлекательной, пышнотелой шатенкой с высокой прической и неизменной улыбкой на алых, очень эротичных губах. По слухам, являясь любовницей одного из отцов-командиров, тридцатилетняя Катя тем не менее с удовольствием дарила бесплатные улыбки всем окружающим ее голодным и молодым волчатам.

На ходу раздевая глазами проходящую совсем близко женщину, друзья немедленно прервали обсуждение некомсомольского поведения в карауле рядового Горохова.

Видеть Катю вживую удавалось нечасто, поэтому все с удовольствием наслаждались редким в Афганистане зрелищем – живой русской женщине. Тянувшийся за ней шлейф обалденных импортных духов с легкостью уносил израненные ребячьи души в другую, уже почти затертую войной жизнь, словно на мгновение открывая им волшебный портал в страну, где исполняются самые заветные желания. Первым пришел в себя «железный» Кирилл.

– Да-а-а!!! – громко выдохнул он. – Вот это зад! А? Че скажешь, Бульба? – игриво толкнул он плечом сидящего рядом, неожиданно оживившегося Гарбуля.

Тот возражать не стал и, умышленно придав голосу белорусский акцент, заметил:

– Ешчо пару раз мымо нас проплывэ, и можна будэ па новой в караул заступаты. Усталость как рукой.… Сымпатычшная дуже! – оживился Гарбуль и так же игриво толкнул плечом сидевшего с краю Максима: – Не правда ль, друже?