Красное кирпичное здание школы, в которой я учился до войны, размещалось недалеко от Хитровки на Ивановской горке почти рядом с исторической библиотекой. В огромном проходном дворе, окруженном двух-и трехэтажными домами, кроме школы громоздилась лютеранская кирха с остроконечной крышей и высоким шпилем над входом. По праздникам сюда приезжали какие-то богатые люди, и двор заполняли конные экипажи и автомобили. А мальчишки и нищие выстраивались в ряд и просили милостыню. Ребят интересовали не деньги, а те иностранные монетки, которые некоторым удавалось получить от сердобольных лютеранок. Потом кирху перестроили в кинотеатр «Арктика». Но вскоре из-за плохой акустики его закрыли, а после реконструкции превратили в студию «Мультфильм».

А школа? После войны здание выросло на два этажа. Теперь это было закрытое учреждение, обнесенное высоким забором и охраняемое часовыми. Что там сейчас – неизвестно. Но ту старую школу жалко. В ее огромных залах, вокруг которых размещались классы, жизнь била ключом, а на третьем этаже с особенно высоким потолком и большими арочными окнами иногда устанавливали сцену, и школьный драмкружок под руководством учительницы русского языка Елены Антоновны ставил свои спектакли. Один из них, в котором я был суфлером, помнится до сих пор.

Сидя под старинным креслом, обычно стоявшим в учительской, я подсказывал «актрисе», игравшей старую помещицу. А она тонким девчоночьим голосом, как бы проснувшись, кричала своим служанкам:

– Машка, Агашка, Стешка, Наташка, чешите пятки!

На сцену выбегал пионерчик в красном галстуке и, держа указательный палец у виска и удивленно поглядывая в зал, говорил:

– Должно быть, винтик не в порядке!

И все смеялись.

По-настоящему, что такое рисование, пятиклашки узнали, когда в школе появился учитель рисования Борис Николаевич – мужчина средних лет, с рыжеватой волнистой шевелюрой. Классическим приемам рисования он не учил. На его уроках в угол класса дежурные ставили учительский стол, накрытый его газетой, затем водружали стул, на который учитель сажал кого-нибудь из учеников. Требование к «натурщику» всегда было одно – отсутствие валенок. (В те годы зимой большинство московских ребят ходило в валенках.) Затем учитель давал несколько указаний, на что следует обратить внимание, садился на свободное место за партой и начинал читать вслух. Так ученики познакомились с классикой: «Метелью» Пушкина, «Тупейным художником» Лескова, «Кондуитом и Швамбранией» Кассиля, «Тилем Уленшпигелем» Де Костера и другими. Иногда вместо чтения Борис Николаевич рассказывал разные истории из своей жизни. И это тоже было интересно.

Минут за десять до звонка он проходил по рядам и несколькими штрихами своего мягкого карандаша поправлял детские рисунки, доводя их до некоторого сходства с оригиналом. Ребята всегда ждали его уроков.

Однажды Борис Николаевич не пришел на занятия. Все были огорчены и уже было собрались съездить к нему домой и узнать, в чем дело, но классный руководитель их остановил. Больше школьники никогда не видели любимого учителя рисования. Шел 1937 год.

Когда у нас появился новый классный руководитель – учитель немецкого языка Макс Ефимович, мы не обрадовались. До него эту должность занимала милейшая Матрена Станиславовна, не считавшая свой предмет важным и никому не ставившая плохих отметок. Только много позже стало ясно, что те два-три урока немецкого языка в неделю очень пригодились некоторым нашим мальчишкам, которые после войны еще находились в Германии.

Но главное, чем запомнился Макс Ефимович, – это его любовь к искусству и желание привить ее своим ученикам. Он водил нас в музеи, на выставки и в театры. Как ему удавалось доставать дефицитные билеты на ходовые спектакли, никто не знал. А перед очередным походом в Художественный театр кто-то даже принес веселый стишок:

Большинство моих товарищей плохо представляли себе, что такое опера, и с неохотой шли «слушать песенки». Но Макс Ефимович уговорил ребят. Он рассказал о сюжете спектакля, о том времени, о композиторе и исполнителях ролей. И мы пошли. В филиале Большого театра шла опера «Мадам Баттерфляй». Пение великолепной примадонны Барсовой поразило всех. После спектакля мальчишки возненавидели англичанина, а девчонки утирали слезы. Следующего посещения оперы уже все ждали. И не зря. Это была «Аида». До сих пор невозможно забыть хор жрецов, судивших Радамеса и его заключительную арию. Кстати, спустя много лет, мне довелось услышать фрагменты этой оперы в исполнении украинского театра. Особое впечатление произвела последняя сцена, когда на, казалось бы, риторический вопрос заточенного в пещеру Радамеса: «…где ты, Аида?», из темноты на свет выходит молодая чернокожая девушка и поет: «Я идесь сховалась». Украинская мова вызывала улыбку.

Наш седьмой класс среди сверстников отличался вполне приличной успеваемостью и особой активностью. В классе, например, долгое время еженедельно выходила стенгазета на развернутом тетрадном листе, содержащая две-три заметки и несколько рисунков. Название газеты каждый раз менялось. Выдумывала его редколлегия и держала в секрете до вывешивания газеты. Именно этого больше всего ждали читатели. Если вначале названия вызывали лишь улыбку – «Плюшка», «Колотушка» и т. п., то постепенно они становились все острей – «Ежик», «Колючка», «Жнейка-лобогрейка», а кончилось это литературное творчество стенгазетой «Ублюдок», в которой была опубликована вполне безобидная заметка об уроке истории. Сочетание этой заметки с названием газеты вызвало бурю негодования у исторички. Она наябедничала директору, и судьба газеты была решена.

Вообще, Татьяна Арсентьевна не была лишена некоторых странностей. Любя историю, она твердо придерживалась своих педагогических методов. В течение урока она рассказывала очередную тему, а в последние несколько минут поручала некоторым ученикам к следующему занятию подготовить соответствующие доклады. При этом неукоснительно требовалось, чтобы докладчик точно называл даты, имена действующих лиц и географические названия. Ошибки неизбежно карались снижением отметки. На суть события обращалось гораздо меньше внимания. Именно этим великолепно воспользовался мой товарищ Колька Щербаков.

Тема его сообщения была посвящена восстанию французских крестьян в 1358 году, названному Жакерией в честь наиболее распространенного в простонародье имени Жак. Колька все продумал. Он точно назвал имя главаря восстания и тут же добавил, что свое детство он провел на берегу большой реки в доме деда. Жил без родителей, много читал. Часто видел, как крестьяне-артельщики на веревках тащили по реке тяжелые баржи. Дальше довольно подробно было рассказано о жизни… Алексея Пешкова, изложенной в его повести «Детство». Разумеется, даты и места событий были указаны в соответствии с данными о Жакерии. И самое интересное, что Татьяна Арсентьевна положительно восприняла эту галиматью. Поставив отметку «отлично», она все же спросила, откуда Щербаков взял этот материал. И Колька, не моргнув глазом, ответил, что прочитал в журнале «Вокруг света» за 1903 год. Такой журнал у него действительно был (он даже давал его почитать мне), но в нем ни слова не было о Жакерии, а читал я приключенческий роман «Корсар Триплекс», публиковавшийся с продолжениями почти целый год.