Греков Иван Иванович (1867–1934), известный хирург, главный врач Обуховской больницы в Ленинграде.

Привезли меня в больницу

С поврежденною рукой.

Незнакомые мне лица

Покачали головой.

Осмотрели, завязали

Руку бедную мою,

Положили в белом зале

На какую-то скамью.

Вдруг профессор в залу входит

С острым ножиком в руке,

Лучевую кость находит

Локтевой невдалеке.

Лучевую удаляет

И, в руке ее вертя.

Он берцовой заменяет,

Улыбаясь и шутя.

Молодец, профессор Греков,

Исцелитель человеков!

Он умеет все исправить,

Хирургии властелин!

Честь имеем вас поздравить

Со днем ваших именин!

30-е годы

Басня

Записано в «Чукоккалу». К стихотворениям из «Чукоккалы» здесь и далее использованы комментарии К. И. Чуковского.

Один развратник*[1]

Попал в курятник.

Его петух

Обидел вдрух.

Пусть тот из вас, кто без греха,

Швырнет камнями в петуха.

1924

Страшный Суд

Стихотворение впервые опубликовано

в газете «Экран и сцена», № 12, 1990.

Поднимается в гору

Крошечный филистимлянин

В сандалиях,

Парусиновых брючках,

Рубашке без воротничка.

Через плечо пиджачок,

А в карманах пиджачка газеты

И журнал «Новое время».

Щурится крошка через очки

Рассеянно и высокомерно

На бабочек, на траву,

На березу, на встречных

И никого не замечает.

Мыслит,

Щупая небритые щечки.

Обсуждает он судьбу народов?

Создает общую теорию поля?

Вспоминает расписание поездов?

Все равно — рассеянный,

Высокомерный взгляд его

При небритых щечках,

Подростковых брючках,

Порождает во встречных

Глубокий гнев.

А рядом жена,

Волоокая, с негритянскими,

Дыбом стоящими волосами.

Кричит нескромно:

— Аня! Саня!

 У всех народностей

Дети отстают по пути

От моря до дачи:

У финнов, эстонцев,

Латышей, ойротов,

Но никто не орет

Столь бесстыдно:

— Аня! Саня!

Саня с длинной шейкой,

Кудрявый, хрупкий,

Уставил печальные очи свои

На жука с бронзовыми крылышками.

Аня, стриженая,

Квадратная,

Как акушерка,

Перегородила путь жуку

Листиком,

Чтобы убрать с шоссе неосторожного.

— Аня! Саня! Скорее. Вам пора

Пить кефир. —

С горы спускается

Клавдия Гавриловна,

По отцу Петрова,

По мужу Сидорова,

Мать пятерых ребят.

Вдова трех мужей.

Работающая маляром

В стройремонтконторе.

Кассир звонил из банка,

Что зарплату сегодня не привезут.

И вот — хлеб не куплен.

Или, как некий пленник, не выкуплен.

Так говорит Клавдия Гавриловна:

Хлеб не выкуплен,

Мясо не выкуплено.

Жиры не выкуплены.

Выкуплена только картошка,

Не молодая, но старая,

Проросшая, прошлогодняя,

Пять кило древней картошки

Глядят сквозь петли авоськи.

Встретив филистимлян,

Света не взвидела

Клавдия Гавриловна.

Мрак овладел ее душой.

Она взглянула на них,

Сынов Божьих, пасынков человеческих,

И не было любви в ее взоре.

А когда она шла

Мимо Сани и Ани,

Худенький мальчик услышал тихую брань.

Но не поверил своим ушам.

Саня веровал: так

Женщины не ругаются.

И только в очереди

На Страшном Суде,

Стоя, как современники,

рядышком,

Они узнали друг друга

И подружились.

Рай возвышался справа,

И Клавдия Гавриловна

клялась.

Что кто-то уже въехал туда:

Дымки вились над райскими кущами.

Ад зиял слева,

С колючей проволокой

Вокруг ржавых огородов,

С будками, где на стенах

Белели кости и черепа,

И слова «не трогать, смертельно!»

С лужами,

Со стенами без крыш,

С оконными рамами без стекол,

С машинами без колес,

С уличными часами без стрелок,

Ибо времени не было.

Словно ветер по траве,

Пронесся по очереди слух:

«В рай пускают только детей».

«Не плачьте, Клавдия Гавриловна, —

Сказал маленький филистимлянин,

улыбаясь, —

Они будут посылать нам оттуда посылки».

Словно вихрь по океану,

Промчался по очереди слух:

«Ад только для ответственных».

«Не радуйтесь, Клавдия Гавриловна, —

Сказал маленький филистимлянин,

улыбаясь,—

Кто знает, может быть, и мы с вами

За что-нибудь отвечаем!»

«Нет, вы просто богатырь, Семен Семенович,

Воскликнула Клавдия Гавриловна, —

Шутите на Страшном Суде!»

1946–1947