Артанис рассчитывала, что Канафинвэ Феанарион встряхнётся, но эффект получился обратный: менестрель вспомнил разговор с братом, который окончательно лишил надежды избавиться от угрызений совести.

Нельяфинвэ... Нет, конечно же — Маэдрос вернулся с совета у нолдорана раньше, чем он завершился. Пришёл сам, без помощи и даже костыля, чем вызвал осуждение и восхищение знахарей. Буквально рухнув на постель, старший сын Феанаро потребовал найти его брата, и, когда Макалаурэ пришёл, картина предстала нерадостная: Маэдрос полулежал с закрытыми глазами, бледный, как полотно, прижимал ко лбу компресс и морщился.

— У тебя не из-за спины голова болит, — хотел разрядить обстановку менестрель, — и не из-за Моргота. Это всё из-за Ноло.

— Знаешь, Кано, — вполголоса произнёс старший Феаноринг, не открывая глаз, — почему ты до сих пор жив? Нет, не потому, что я тебя простил. Просто себя я ненавижу гораздо сильнее, чем всех вас, вместе взятых.

Переместив подрагивающей рукой смоченную в холодной воде ткань к виску, Маэдрос чуть повернул голову и посмотрел на брата. Абсолютно равнодушно.

— Иди на совет, вместо меня, — совсем тихо сказал старший Феаноринг, — сиди там молча. Потом расскажешь дословно, кто и что говорил.

Лишь на миг закрыв глаза, Маэдрос снова взглянул на застывшего в растерянности брата:

— Я сказал: иди. Сейчас!

Вспоминая об этом, Макалаурэ хотел лишь одного: вернуться в далёкое прошлое и… Просто вернуться. Просто не быть здесь, во тьме, думая о том, что даже в специально подготовленной повозке дорога дастся брату очень тяжело, но оставаться среди тьмы нельзя. А что делать дальше? Ехать в убежище братьев? Плохая идея. Быть среди верных Нолофиньо? Ещё хуже.

«Нет, нет, положение не безвыходное. Не безвыходное!» — убеждал себя менестрель, и так увлёкся, что не заметил, как Артанис исчезла среди непроглядной мглы.

***

Сияющие волшебным огнём светильников стены королевских покоев трепетали и искрились, стремительно улетали в бесконечность, отчего казались нематериальными, неосязаемыми, призрачными.

Это не подземный дворец, это лишь иллюзия. На самом деле, нет ничего, только пустота, а всё привычное лишь кажется существующим.

— Даже я?!

Задав вопрос в пустоту, Элу Тингол словно очнулся. Мелиан была, как всегда, рядом, но на этот раз где-то далеко.

— Тьма Моргота не коснётся твоих земель, — отрешённо произнесла Майэ. — Завеса не пропустит мрак. Дориат продолжит цвести, как и прежде.

— Прекрасно! — самодовольно усмехнулся король, отстраняясь от супруги. — Великолепно! Свет нужен всем, и он у меня есть. Что будут готовы отдать оказавшиеся во тьме бедолаги за чистое небо над головой?

Королева не ответила, потому что вопрос был задан не ей.

Надежда в прошлом

Море было на удивление спокойным, ветер дул попутный и сильный, волны несли лёгкие небольшие корабли на запад, и небесные светила сопровождали эльфов, даря надежду на успешное плавание.

— Папа! — крикнула маленькая девочка, выбегая на палубу. Волосы растрепались, глаза прищурились от яркого солнца, носик смешно сморщился. — Папа! Это Майэ Уинэн поёт?

Тэлеро кивнул. Песня звучала из глубин моря, с поверхности волн, в каждой капле, разлетающейся брызгами и играющей золотом лучей Анар.

"Синяя вода,

Море без следа, без конца и края.

Синяя вода,

Ты спешишь куда?

К морю синему, там, где волны сильные,

Там где волны сильные плещутся всегда.

К морю синему поскорей неси меня,

Поскорей неси меня, синяя вода.

Синяя вода,

Облаков стада проплывают мимо.

Синяя вода, ты спешишь куда?

Ты спешишь куда?

Ивы клонятся, клонятся до пояса,

И звучит вполголоса песня ветерка.

К морю синему поскорей неси меня,

Поскорей неси меня, синяя вода".

Песня завораживала, усыпляла прелестью и чарами восхищения чудесами Арды, воплощёнными здесь, в волнах, целующих небо. Небо? Тёмное? Звёздное? Только что ведь был день!

Но изумление утонуло в красоте песни, которая окружила ореолом отражающихся в чёрной воде ночных светил.

"Разделил твою судьбу фарватер

На две части: вчера и завтра.

Разделил твою судьбу надвое,

Ты теперь навсегда со мною.

В тёмном небе Вильварин мерцает —

Это знак удачи и печали,

На любовь и царство повенчает,

Только здесь ты всё начнешь сначала.

Катится прибой

Ночью колдовской,

Шелестит волной,

Золотой волной.

Катится прибой,

Говорит со мной.

Со мной…"

Чары замутнили сознание, и в сердце зазвучала музыка, играющая красками утренней зари.

"Ветер морской

Играет парусом и синей волной,

В дымке ночной

Рисуют звёзды нам дорогу домой,

Но свет Исиль растает, скоро рассвет,

И луч Анар очертит берег родной".

Эльф увидел, что впереди поднимаются скалы, но смотреть на них не хотелось. Никто больше не устремлял взор вперёд, на Запад, к Валинору. Там всего лишь камни и мерцающий туман, в котором тонут ускоряющие бег волны, а позади — спокойное, бесконечное море… И пение Майэ Уинэн, заполнившее душу, вытеснившее сознание. Зачем думать о чём-то, когда вокруг так красиво?

— Что вы забыли на суше,

Собратья зачинщиков смуты? — вдруг изменилась песня, зазвучав голосом грома. — О, что ещё может быть хуже

Бесцельной возни сухопутной?

Там больше, чем в море, гораздо

Коварных подводных камней.

А здесь даже буря прекрасна,

Мои волны эльфов честней.

Не лучше ль стоять у штурвала,

Глотнуть настоящей свободы. 

И ринуться вновь, как бывало,

В бескрайние синие воды.

О море, море моё!

Твоя колыбель, и последний приют.

Грохот… Это не шторм. Это…

***

Арафинвэ открыл глаза.

Среди сводов подземного города, где светились сами камни, казалось, что Древа ожили: иллюзорный волшебный свет напоминал сияние Телпериона и Лаурелин, и эльфы радовались жизни в пещерах, где, казалось, оживала память о счастливых днях, и не было горячего дневного светила.

— Ты спал, нолдоран, — сказал спокойный голос, и король Нолдор Валинора осмотрелся. Да, он слишком много времени провёл у серебристого холодного источника, о котором Вала Ауле говорил, что вода в нём дарит мудрость просящему. — Твоему примеру последовали многие, видишь, сколько эльфов пришли на берега? Однако я здесь по иному поводу.

Арафинвэ поднял глаза на Майя Курумо,