Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Франклин Рузвельт!
Казалось, я выстрелил из рогатки и умудрился попасть в каждого присутствующего.
— Ты уверен, Оскар? — спросил мистер Бистер.
— Да. Он дважды победил на выборах. Я видел его фото на обложке какого-то журнала. Он стоял на палубе авианосца и приветствовал сотни моряков.
Мистер Меррилл откашлялся и повертел в пальцах свой бокал. Льдинки слегка звякнули.
— Мальчик… — обратился ко мне мистер Меррилл.
— Да, сэр?
— Ты знаешь, что такое полиомиелит?
— Нет, сэр.
— Так я и думал. Это такая болезнь. Франк Рузвельт лежит на кровати пластом. Полиомиелит неизлечим. Франк Рузвельт никогда не сможет ходить. И стоять на борту авианосца не сможет. Он никогда не будет кандидатом в президенты! Он вообще никем в этой жизни уже не будет. Во всяком случае, его уродка-жена не позволит ему появиться на людях. Президент Франклин Рузвельт?.. Уморил, ей-богу!
Отец Клер повернулся ко мне. И нахмурился.
— Малыш, ты ошибаешься. Франк Рузвельт президентом не станет. Исключено. У больных полиомиелитом нет шансов на выборах. И я не верю, что он стоял на борту авианосца. Ты это выдумал.
— А я, чёрт побери, не верю, что тебе одиннадцать лет! — резко сказал кто-то из гостей.
У меня от страха свело живот.
— Оскар! — вмешалась Клер. — Прочитай им Киплинга. Шестилетний ребенок такое стихотворение не запомнит. Читай!
Гости мистера Бистера умолкли. И выжидающе закурили — кто сигареты, кто сигары. Богачи ещё не поставили на мне крест.
— Что ж, читай, Оскар, — сказал отец Клер. — Докажи, что тебе можно верить.
Я вышел на середину ковра, расстеленного перед камином.
— Когда ты мудрым сможешь… если сможешь… нет погодите… ты сможешь быть мудрым и смелым, когда… повсюду… все… тебя винят… нет, не так…
Моё сердце заколотилось в панике. Как же так? Я ведь хорошо знаю эти слова! Почему они ускользают? Почему не даются?.. Я начал забывать будущее! Мне уже никогда его не вспомнить, никогда.
— Давай же, Оскар! Тебя ведь среди ночи разбуди — ты Киплинга наизусть прочитаешь! — Огорчённая Клер начала подсказывать мне текст, как я когда-то подсказывал Сирилу. Но я читал хуже Сирила. Я вообще ничего не помнил. Стихотворение растворилось, как последняя звёздочка на утреннем небе.
— Врунишка! Мошенник! — прервал мой жалкий лепет мистер Кеннеди. — Разыграть нас вздумал! Ещё и жадными пройдохами обозвал. Я — не пройдоха!
— А Оскар не врун! — воскликнула Клер. — Он настоящий честный американец, он в церковь ходит! Он сказал вам правду, мистер Кеннеди! Но, по-моему, никто здесь не хочет знать правду! Все просто хотят заграбастать побольше денег.
— Ты лжец и обманщик, Оскар. Если ты действительно Оскар — а то, может, и это выдумка. — Мистер Бистер говорил спокойно, но жёстко. — Лжеца я всегда по глазам отличу. — Он повернулся к Клер. — Барышня, наш договор отменяется. — Он бросил монету на ковёр, к моим ногам. — Наверно, раздобыл её у какого-нибудь уличного фокусника.
Клер больше не стала спорить. Только обвела всех испепеляющим взглядом, взяла меня за руку и сказала:
— Пойдём наверх, Оскар.
Всё ясно. Мистер Бистер не даст мне денег. Ни цента. Мы с Клер медленно, молча, поднимались по лестнице.
— Что ты намерен сделать с этим щенком? — донеслось из гостиной.
— Позвоню своему адвокату, — ответил отец Клер.
— Чёрт подери, Бистер! Ты же сам адвокат! — Это сказал мистер Кеннеди, я узнал его странный выговор и гнусавый голос.
Клер молчала, но по её взгляду было понятно: я выставил её отца на посмешище и испортил замечательный план. Мы сидели у окна в её комнате и молча смотрели вниз, на машины, которые ползли по Семнадцатой улице. Клер нашла для меня зубную щётку и старую пижаму Макса. Нам давно принесли ужин — он стоял на серебряном подносе на столе, — но аппетита не было. Внезапно Клер дотронулась до моей руки и сказала:
— Пойдём скорее к бельевой трубе! Надо узнать, что делается внизу!
В коридоре она потянула за железную ручку, распахнула дверцу в гулкую железную трубу и засунула туда голову чуть ли не целиком. Снизу потянуло холодным воздухом, и до нас донеслись голоса. Гости, видимо, разошлись, а родители Клер разговаривали за ужином.
Мы слышали каждый звук, даже различали скрип стульев и звяканье ножей и вилок. Отец и мать Клер обсуждали, какие из предстоящих светских мероприятий следует посетить, а какие их внимания не стоят. Всё зависело от того, куда предположительно пойдут их важные друзья. Потом миссис Бистер икнула. А потом сказала:
— Роберт, всё-таки что мы будем делать с этим малышом? Он явно сбежал из дома.
— Я собирался посадить его в поезд и отправить восвояси, — ответил папа Клер с полным ртом. А потом, прожевав, прибавил: — Главное, чтобы он не вздумал вернуться.
— Это ребёнок! В багажном вагоне ты его не отправишь. По правилам ребенок не может ехать без взрослых. И кто, по-твоему, с ним поедет? Лично я не намерена сопровождать этого оборванца. Надеюсь, ты тоже.
Я оборванец?! Обидное слово ужалило, но мы с Клер продолжали слушать, стараясь не упустить ни слова.
— Я пытался дозвониться его отцу в Иллинойс, в этот город… как его… Кейро! Но на фамилию Огилви телефонов нет, — продолжал отец Клер.
Как нет? Я перестал дышать. И тут меня осенило. Конечно нет! Папа поставил в доме телефон только в двадцать восьмом году! Значит, я зря порывался ему звонить.
— Дорогой, этого ребёнка надо как можно быстрее отсюда выдворить. Он дурно влияет на Клер. Девочка, чего доброго, снова сбежит!
Мистер Бистер засопел.
— Наша дочь не должна общаться с таким отребьем. Мальчик маленький, но какой-то странный. И эта монета из тридцать первого года… В общем, с ним надо побыстрее распрощаться. Максвелл со мной согласен. Дорогой, будь так добр, вызови такси и сдай этого вруна в Дом для мальчиков на Сто первой улице. Очень тебя прошу!
Им подали кофе. Через минуту мы услышали голос Роберта Бистера — он говорил по внутренней связи со швейцаром:
— Да, Бруно, жёлтое такси. Сейчас, через пять минут. На западную сторону. Скажи водителю, что там придётся немного подождать, а потом обратно домой. Мы с Эвелин встречаем Новый год не дома, я заеду переодеться.
И почти сразу на лестнице раздались его шаги. Он поднимется твёрдым шагом, напевая рождественскую песенку про бубенчики. Потом остановился, закурил трубку — я услышал, как щёлкнула зажигалка. Мы с Клер бросились бежать.
— Дом для мальчиков? Что это? — спросил я, заранее предчувствуя недоброе. — Приют? Психбольница? Исправительное заведение?
— Всё вместе, — чуть не плача ответила Клер.