Он вспомнил анекдот про старого джигита и улыбнулся. Шел старый джигит по горной дороге, видит – лужа. Он разгоняется, прыгает и… приземляется посреди лужи. «Эх, говорит он, – старый стал, молодой был – орел был, сокол был, высоко летал, – оглядывается, видит: вокруг никого нет, и продолжает: – Эх, и молодой тоже не сокол был!»

«Вот и я так, – Рудаки хмыкнул и опять подумал: – А звонить никак нельзя – ни Контора, ни мафия этого так не оставят, убьют или пакость какую семье учинят. Никак нельзя звонить. Кроме того, чтобы позвонить, в город надо ехать, карточку купить, а на какие деньги?»

Единственная надежда оставалась, что связной передаст Шитову его просьбу хотя бы намекнуть Иве, что жив он. Единственная надежда, но слабая – Контора такие нежности никогда не жаловала. Рудаки символически плюнул в ту сторону, где, по его разумению, должна была находиться Контора, и опять вышел на балкон выкурить сигарету.

Как-то он не вытерпел и все-таки решил позвонить. План у него был такой: дойти до конечной трамвая, который шел из Заспы Озерной в город. На остановке всегда было людно: дачники, отдыхающие из окрестных санаториев и пансионатов. Если не будет слежки, можно будет попросить «мобилку» у кого-нибудь поинтеллигентнее на вид, быстро набрать номер и сказать: «Это я – я жив!».

Но слежку он заметил сразу. Один – санитар из клиники шел за ним, не скрываясь, а когда Рудаки смотрел на него, изображал улыбку. Это и слежкой назвать было трудно, скорее, конвоем. Второй – паренек в бейсболке на велосипеде. «Это уже Контора», – подумал он. Паренек сначала обогнал его, а потом ждал на дороге – вроде с велосипедом у него что-то, а когда Рудаки, чтобы подразнить и проверить, зашел на почту, там тут же оказались оба.

Нет, никак нельзя было дать о себе знать. Приходилось ждать, пока предложат контракт, и надеяться, что у Шитова заговорит совесть и он хотя бы намекнет Иве, что ее муж жив.

Рудаки знал, что его проверяли, хотя что они там могли проверять, если у него не было никаких документов, а сам он ничего о себе не говорил. Пришел к нему с визитом как-то один вертлявый, по виду араб. Представился как сотрудник зарубежного отделения фонда, который содержал клинику.

– Спонсор, – пояснил Кузьменко, который его привел.

Говорили они сначала по-арабски, причем вертлявый говорил на диалекте, который Рудаки плохо понимал, а тот плохо понимал арабский Рудаки. Тогда перешли на английский – он у вертлявого был бойкий, но явно не родной. Говорили обо всем: о погоде, об условиях в клинике (Рудаки условия похвалил), о методе доктора Кузьменко (Рудаки похвалил и метод). Потом вертлявый ушел, так и не назвавшись. Рудаки не настаивал.

Связной Андрей при очередной встрече (пришел он в клинику как представитель пожарного надзора, пробыл в «апартаментах» долго под видом проверки сигнализации, проверил «апартаменты» на предмет прослушивания – ничего не нашел) успел рассказать, что вертлявый организует пересылку со стороны Ливии, и персона он в банде очень важная, и от его мнения о Рудаки зависит, предложат ли контракт. Но контракта не предлагали.

Пронзительно громкий звонок вывел Рудаки из задумчивости. Он взял плавки и полотенце и побрел в закрытый бассейн на прописанные ему доктором Кузьменко водные процедуры. По дороге он рассеянно размышлял о том, почему звонок, оповещавший об открытии бассейна и зала тренажеров, был таким оглушительно громким, как «колокола громкого боя» на каком-нибудь эсминце. Он перебрал возможные объяснения этого загадочного явления, от шоковой шумоте-рапии до отсутствия электрика, способного отрегулировать звонок, и остановился на последнем варианте – обычном советском неумении сделать что-нибудь как следует, кроме автомата Калашникова.

В бассейне он переоделся и стал плавать по широкой водной дорожке. Он почти всегда плавал один – бомжи не жаловали панские развлечения, предпочитая пруд и веселую компанию. Плавать он любил, кроме того, надо было сохранять форму, и преодолевая то брассом, то кролем метры короткой дорожки, старался ни о чем не думать, но почему-то именно в бассейне приходили к нему воспоминания о том, как он попал в эту психушку, где живет под обидной кличкой Реквизит.

Началось все точно по инструкции Конторы – его нашли в бессознательном состоянии санитары клиники, собиравшие клиентов для своего заведения. Нашли его возле забора в дачном поселке.

«Странная какая-то тяга появляется у людей и собак к заборам, как только им становится плохо», – думал он иногда.

Он был уверен, что бессознательное состояние ему устроила Контора, они же навели на него людей из клиники. Был он тогда к таким пакостям совсем не готов – прошло уже около месяца после его разговора с Шитовым и он думал, что Контора о нем забыла, ну, не забыла, конечно, они ничего не забывают, а сочла нецелесообразным его участие в операции.

Он тогда совсем успокоился, не думал об этом вообще, и занимали его тогда совсем другие дела. Готовился он к проникновению в прошлое, хотел попытаться встретиться там с Хиромантом и все разузнать у него о проникновениях: сны это были или нет, и если сны, то почему он находил у себя деньги из того времени – то сирийские фунты, то монетки исчезнувшей Империи. Многое надо было ему узнать у Хироманта, очень хотел он с ним поговорить, поэтому и к проникновению готовился тщательно: ретро-костюм выпросил у Нестантюка из театрального реквизита (вот, небось, проклинает его теперь надежда губернского искусства – костюмчик-то тю-тю!) и на дачу к приятелю приехал специально, чтобы оттуда в прошлое отправиться в этом костюме.

Правда, первоначальный план ему подпортил Рудницкий – явился отставной полковник на дачу с бутылкой какого-то самодельного вина. Они эту бутылку распили, разговоры разговаривали, потом Рудницкий ушел, а он отправляться в прошлое передумал, решил переодеться, дождаться Рудницкого и вместе ехать домой. Сел он на скамейку перед дачей да и задремал, а очнулся уже в клинике.

«Почему они говорят, что нашли меня под забором? Может, это метафора такая? – думал он. – Впрочем, это ведь Викентий говорит, а он мог и придумать или английского выражения более подходящего не нашел».

Первое, что увидел Рудаки, когда пришел в себя, была улыбающаяся физиономия доброго доктора Кузьменко.

– Як ви себе почуваєте? – спросил он на языке Губернии.

Рудаки молчал, и в памяти постепенно проявлялись обстоятельства, приведшие его сюда – правда, куда, он еще не знал: прошлое его проклятое, шпионское, встреча с Шитовым и инструкция, которую ему передал Шитов, и прежде всего инструкция. Их учили на Курсах, буквально вдалбливали им в головы: «В трудной ситуации действуйте только по инструкции – ее писали для вас умные люди в спокойной обстановке. Ни в коем случае нельзя думать самому, искать выход – выход подскажет инструкция, действуйте строго по ней!».

Рудаки молчал, слушал ласковую скороговорку Илько Вакуловича, и перед его мысленным взором возникала инструкция – он отчетливо видел перед собой мелкий шрифт: «Ваш родной язык – английский, кроме него, вы знаете арабский». И он наконец сказал доброму доктору: