Думал он о том, что вопрос майор задал на каком-то диком диалекте арабского, но что тем не менее суть этого вопроса он ухватил и мог бы ответить, но почему-то не ответил. Потом он узнал от Толи Шитова, что вопрос этот – единственное, что майор знает по-арабски, и что не диалект это никакой, а, как Толя выразился, «арабско-замоскворецкое» произношение майора Упырикова, но тогда, в первую свою ночь на казарменной койке, он этого не знал и переживал.

Переживал он и по поводу второго вопроса – думал, что не такой уж он и доходяга и раза три, а то и четыре точно подтянуться смог бы, а ответил «не знаю» потому, что майор спросил:

– Сколько раз вы подтягиваетесь на руках?

И он ответил машинально: «Не знаю!» потому, что думал, на чем же еще можно подтягиваться, если не н" а руках?

– Интеллигент паршивый, – поставил он себе окончательный диагноз, – а еще в разведчики лезу.

Рудаки повернулся на бок и приказал себе спать, но тут его как будто кто толкнул – он вспомнил вдруг сон, который приснился ему на верхней боковой полке в московском поезде прошлой ночью. Ему сразу этот сон вспомнился, как только он приехал в Москву, и был этот сон таким реальным, что показалось ему, когда он проснулся, что все это было на самом деле, что он действительно прибыл в Москву не на поезде, а на машине времени какой-то. Он тогда утром в поезде и потом на вокзале даже имена героев своего сна помнил, а сейчас уже забыл.

Сейчас он помнил только, что приехал во сне на какую-то дачу. Чья это дача, он уже не помнил, но знал, что должен был туда приехать – проверить, как там и что, по поручению хозяина дачи, но не это было главным в этом странном сне и не это было главной целью его поездки на дачу – главной целью его поездки было путешествие в прошлое. «Приснится же такое!» – подумал он и усмехнулся.

Вспомнил он сейчас, что даже привез он на дачу специальный ретро-костюм с жилеткой для путешествия в прошлое, чтобы, значит, в прошлом не выделяться, что он этот костюм надел, но потом на дачу пришел какой-то его знакомый, кто такой, он уже не помнил – помнил только, что тот был с усами и говорил о чем-то бесконечно долго и нудно.

Возможность проникнуть в прошлое представилась, только когда этот человек ушел, проникать в прошлое надо было через специальную дверь, и эта дверь – единственное, что он отчетливо помнил теперь из всего сна. Была она ободранная, слегка покосившаяся, с косо врезанным кодовым замком, чистого светло-серого цвета, напоминавшего цвет плавника, пролежавшего не одну зиму на морском пляже. Код он тоже хорошо помнил – 05–26, и крючок такой надо было вниз дернуть.

«Надо же присниться такому, – опять подумал он. – Не надо было портвейн „три семерки“ пить, говорил он Окуню-актеру, что не надо было, но тот все же купил и настаивал. Странно, что код мне приснился не 777 – это как-то логичнее было бы», – он улыбнулся и заснул.

Будни Специальных курсов буднями назвать было трудно, и не потому, что это были сплошные праздники – скорее наоборот, а потому, что не были эти будни тем, чем обычно будни бывают – однообразными. Чего-чего, а разнообразия в них хватало – то стрельбы, то полоса препятствий, то шифровальное дело, то языки и много еще такого, что и названия на штатском языке не имеет, и это несмотря на то, что сказал им по этому поводу незаметный человек Иванов Иван Иванович.

– Все, чему вас здесь будут учить, в сущности, вам не нужно, – сказал Иванов Иван Иванович жадно разглядывающим его курсантам.

Им уже успели шепнуть, что этот Иванов, никакой не Иванов и тем более не Иван Иванович – на один нос достаточно посмотреть – и что своими донесениями чуть ли не из самого вражеского Генерального штаба нанес он в свое время противнику ущерб, равный потере нескольких дивизий, если не армий.

– Смотрите сами, – стал он развивать этот парадоксальный тезис, дождавшись, пока уляжется шумок, поднявшийся после его первых слов. – Зачем вам надо хорошо стрелять? – он сделал паузу и сам на свой вопрос ответил: – Хорошо стрелять вам незачем. Не говоря уже о том, что вас убьют сразу же, против вас будет вся полиция, армия и народ, стрельба лишь усугубит ваше положение. А если еще, не дай бог, кого случайно убьете, тогда совсем плохо будет ваше дело. А возьмем иностранный язык, – продолжал он, – зачем он вам нужен? Ну, конечно, знать иностранный язык неплохо. – в стране себя уютней чувствовать будете, может быть, услышите что полезное, хотя это едва ли – по-настоящему важную информацию за рюмкой виски вам никто не выдаст, такую информацию добывать надо или покупать, – Иванов опять сделал многозначительную паузу и погрозил аудитории длинным пальцем. – Но упаси вас бог вообразить, что вы иностранный язык знаете в совершенстве! Иностранный язык выучить нельзя, что бы вам ни говорили ваши преподаватели! Не дай бог вам начать выдавать себя за местного уроженца – провал вам обеспечен сразу!

Толя Шитов, с которым Рудаки успел уже познакомиться и даже вроде сдружиться, рассказал, что был Иванов Иван Иванович за границей ресторатором, держал в столице русскую кафешку «Тройка» и выдавал себя за того, кем и был, – за русского еврея с коммерческими и кулинарными способностями, что «Тройка» была модным заведением, популярным среди столичного начальства, в том числе и военного.

– Остается только физкультура, – продолжал между тем Иванов, – это действительно вам нужно, – он улыбнулся, – и для здоровья полезно, и бегать быстро научитесь, а бегать в нашей профессии придется часто и желательно быстро. Но самое важное, – добавил он, подождав пока улягутся шум и смешки, вызванные его последней репликой, – хорошо знать страну, в которой вы будете работать: надо постоянно изучать ее обычаи, нравы народа, симпатии и антипатии живущих там людей. Кто тут с арабским? – вдруг спросил он, несколько человек, и в их числе Рудаки, подняли руки. – Вот вы знаете, – обратился он к ним, – что арабы не любят рыжих, считают их вестниками несчастья? Кто это знает, поднимите руки, – руку никто не поднял, Рудаки тоже, хотя и знал. – А кто знает, – продолжал задавать вопросы Иванов, – что мусульмане не жалуют собак, а кошек в некоторых странах ислама считают чуть ли не священными животными, которых надо кормить и ни в коем случае нельзя обижать? А кто из вас знает, что в арабских странах бреют головы сумасшедшим? Не знаете, – подытожил он, – а ведь такое незнание иногда может стоить вам жизни, и это важнее, чем стрельба или знание арабской грамматики.

Потом он еще долго говорил о чем-то, должно быть, тоже важном и нужном, но Рудаки уже ничего не слышал – ему вспомнилась его первая командировка, Дамаск и погасшая спичка, которая чуть не стоила ему жизни.

«Красивый город Дамаск», – думал Рудаки. Хубов град,[37]как говорил один болгарин, с которым он случайно познакомился в Дамаске. Рудаки тогда еще обиделся за Дамаск. – Почему ж это хубов?! – возразил он тогда болгарину. – Красивый город!

Вспомнились ему неширокие улицы центра с нависающими балконами, увитыми то виноградной лозой, то плющом, то узловатыми ветками глицинии с синими кистями соцветий, плиты тротуаров, истертые до блеска тысячами ног, кроваво-красные колокольчики цветков на гранатовых деревьях, маленькие уютные лавки и ресторанчики; вспомнились шумная площадь Мажи с колонной посередине и постоянной какофонией автомобильных клаксонов и тихая гостиница «Гранада» в одном из переулков возле площади.