Первое из них, его любимое, «Безмятежная кончина и счастливая жизнь», казалось Симингтону по меньшей мере не уступающим ничему из того, что было написано знаменитыми сестрами Брэнуэлла. Симингтон подумал, что эти строчки следует выучить наизусть, и повторял их, приступая к работе, пока у него не возникла иллюзия, что он написал это стихотворение сам, и голос Брэнуэлла (нельзя допускать, чтобы он звучал в его голове, — ничего хорошего из этого до сих пор не выходило) растворился в его собственном:

Зачем скорбеть об умерших благих?

Они мертвы, им сладок смерти тлен:

Несчастий и нужды окончен плен,

Ведь никогда в земной постели их

Столь мирен, счастлив не был сон у них

В неведомой стране, средь хладных стен,

На коих Ночи знак запечатлен.

Ты отвернись от «умерших» таких,

Оплачь тех заживо почивших дух,

Кто умер прежде, чем кончина наступила,

Кому небесный свет во тьме потух,

Кто с мглой бороться не имеет силы, —

Увы, лишь ТОТ, кто ведал сей недуг,

Познал ВСЮ смерти тьму, ВЕСЬ мрак могилы.

Пропустив этот сонет через сердце, Симингтон обнаружил, что и второе стихотворение, на нижней половине страницы, вызывает, вопреки его ожиданиям, волнение, если его читать вслух. Дом был пуст, но он, представив себе, что перед ним публика, продекламировал заголовок «Бессердечье, рожденное нуждой», а потом и все стихотворение:

Зачем столь юный взор слезами полон,

Зачем из юных персей стон идет,

Коль друг предаст, любимая уйдет

И ожиданьем бед ты околдован?

Спросившему златой удел дарован,

Не то б ему ответил глас времен!

Увы тем, кто на бедность осужден

И нищетой к угрюмости прикован!

Прочь чувства нежные и сердца стук!

Смерть застит взор бойцам сквозь бранный шум,

Мешая раны зреть, — ведь станет глух

К страданьям мира всяк без светлых дум.

Тиранства алчет в кровь избитый дух:

И сердца боль рождает злобный ум.

Через несколько часов Симингтон охрип, вновь и вновь декламируя стихотворение, но все же торжествовал. И к тому времени, когда Беатрис ближе к ночи вернулась домой после очередного собрания (готовить ему горячий ужин было слишком поздно), Симингтон испытывал странное оживление, несмотря на то что ему предстояло вот-вот расстаться с рукописью, столь воодушевившей его сегодня, — она уже была запечатана в конверт, готовый к отправке.

У Симингтона осталась, правда, тщательно снятая копия рукописи, может быть, не такая убедительная, как одна из подделок Уайза, но тем не менее вполне сносная, сделанная им самим. Симингтон не вполне ясно представлял, что он станет делать с этой копией, но сам факт ее существования служил ему утешением. Приятно было вновь создавать тайны.

Ньюлей-Гроув,

Хорсфорт,

Лидс.

Телефон: 2615 Хорсфорт

20 мая 1957

Уважаемая миссис Дюморье!

Благодарю Вас за чек для покрытия моих расходов.

Прошу меня извинить за задержки с ответами на Ваши письма: я был всецело поглощен проводимым для Вас исследованием. Я приложил немало стараний, но задача оказалась не из простых. Приходится сталкиваться со множеством досадных ограничений в музее Бронте, а в других библиотеках обнаруживаешь отсутствие некоторых книг и рукописей — свидетельство небрежения и недостатка должной охраны.

Тем не менее мне удалось разыскать интересную рукопись со стихами Брэнуэлла, которую я вышлю Вам в надлежащее время. Планирую также посетить музей Бронте в доме приходского священника на праздник Троицы, когда, надеюсь, у меня будет для этого возможность.

Знаю, что могу рассчитывать на Вашу осмотрительность, однако вынужден просить Вас уничтожить это письмо после прочтения, потому что я даю точные ссылки на страницы издания «Шекспир-хед», имеющие отношение к подозрительным подписям Шарлотты Бронте. Лично у меня вызывают сомнения подписи на факсимильных рукописях первого тома «Шекспир-хед», страницы 221, 298, 313, 327, 329, 331, 352, 376, 378, 405, 480. Во втором томе Вам следует изучить подписи Шарлотты на страницах 51, 54, 65, 69, 93 и 97.

Тема фальсифицированных подписей не обсуждалась со мной Уайзом, и у меня не было возможности задать соответствующий вопрос мистеру Шортеру до того, как он умер. Поступайте с этой тайной так, как сочтете нужным…

После визита в Хоуорт на следующей неделе пришлю Вам отчет, в котором сообщу все новости.

Искренне Ваш,

Хэмпстед, 2 июня

Я утратила всякую надежду вновь увидеть Рейчел — наверно, она возвратилась в Америку, — но сегодня рано утром зазвонил телефон. Пол, впрочем, уже ушел — я взяла трубку, и женский голос спросил его. Я знала, что это Рейчел, еще до того, как она назвала свое имя, еще до того, как сообщила ей, что Пол уехал в аэропорт, чтобы лететь в Италию на научную конференцию. И я сделала то, чего никак от себя не ожидала, сама не знаю зачем, прежде чем успела себя остановить. Я сказала Рейчел, что я новая жена Пола и что мы с ней встречались несколько месяцев назад в библиотеке Британского музея, но я постеснялась ей тогда во всем признаться.

— Простите, пожалуйста, — сказала я. — Вы, наверно, считаете меня идиоткой.

— Вы та молоденькая девушка в читальном зале? — медленно проговорила она. — Которая интересуется Дафной Дюморье? Я вас помню… Как странно…

— Понимаю, что я вела себя не совсем обычно, не знаю даже, как оправдаться. Но я думала все это время: не могли бы мы встретиться, когда вы вновь будете в Лондоне?

— Я уже вернулась, — сказала она, — правда, пробуду здесь всего пару дней, а потом отправлюсь в Йоркшир. Именно поэтому я звоню Полу. Я вспомнила, что забыла в доме несколько своих книг, и хотела приехать сегодня, чтобы забрать их, если его это устроит. Одна из них мне особенно нужна — для доклада, который я там делаю.

— Он возвратится только через неделю, но вы можете взять свои книги когда захотите. Я дома, на сегодня у меня нет никаких планов.

Она приехала примерно через час, так быстро, что ни одна из нас не успела передумать. И конечно, это было удивительно, но в то же время замечательно легко: она вела себя так, что я не испытывала никакого стеснения. Хотя, наверно, ей было странно это видеть: в доме, насколько я знаю, ничего не изменилось после ее ухода почти два года назад, если не считать того, что в нем поселилась я.

Когда она позвонила в дверь, я подумала, что, может быть, у нее и ключи до сих пор остались. В прихожей случилось короткое замешательство: она ждала, когда я приглашу ее жестом или вниз, в кухню, или направо, в гостиную, а я не поняла намека, словно рассчитывала, что она сама сделает выбор. Я заметила, что она взглянула на себя в зеркало, а потом быстро коснулась волос, отбросив прядь с лица.