Профессию, насколько известно, так пока и не внесли. Возможно, какая-то работа уже идет: готовят, согласовывают, вносят…[131] И это было бы хорошо. Но проблема гораздо сложнее. И эту сложность чувствуют как в литературном сообществе, так и вне его.

Это, кстати, прозвучало в ответе Владимира Путина на выступление Волгина.

Да, это реальная проблема. Но когда Иосифа Бродского, о котором вы вспомнили, высылали и шел судебный процесс, его судья спросил: а что, вы ничем не занимались? ничего не делаете? Он говорит: а я поэт. Он говорит: а кто вас назначил поэтом? кто вам сказал, что вы поэт? Тоже, понимаете, далеко не всё было в порядке (сайт «Президент России», 21 ноября 2013).

«В порядке» с поэзией никогда ничего не было – если иметь в виду отношения между поэтом и обществом. Однако разница между днем нынешним и событиями полувековой давности есть. Судья Савельева (задавшая Бродскому известный сакраментальный вопрос) была всё же в курсе, что такая профессия, как поэт, существует. Она лишь требовала от подсудимого подтверждения того, что он принадлежит к этой профессии – а не является тунеядцем, что этой чиновной даме казалось более вероятным. «У вас договоров достаточно, чтобы прокормиться? […] А вы учились этому… чтобы быть поэтом?»

За тунеядство сегодня поэтов, к счастью, не сажают. Но и поэзию едва ли кто-то серьезно рассматривает как профессию. Начиная с самих же поэтов.

Безвредное извращение

«Я – поэт, этим и интересен», – писал уже цитированный классик.

Сегодня вряд ли кому-то он может быть этим интересен. Даже самому себе.

«Такая… вещь, как поэтический автопортрет, практически полностью исчезла из поэтик наших коллег», – пишет Юлия Качалкина в статье «Куда ушел поэт?» («Арион». 2007. № 1). Исчез, по ее наблюдениям, современный герой-поэт и из российской прозы[132].

Статья Качалкиной вышла почти десять лет назад; за это время из заметной прозы, где поэт был бы главным героем, на память приходит только «Музей имени Данте» Глеба Шульпякова.

Как сказала недавно поэт Елена Сунцова: «Поэт – это стыдная профессия»[133].

Происходит всё это не только в России.

Превращение поэта из профессии в род то ли хобби, то ли безвредной зависимости началось в США и Западной Европе раньше – где-то в семидесятые. И дискуссии о том, может ли считаться поэт профессией, ведутся там уже давно.

В США, правда, вопрос о профессиональном статусе поэта стоит несколько иначе. Поэзия – как часть предмета «creative writing» – входит в университетские курсы, с присвоением степени Master of Fine Arts (MFA). Так что количество «дипломированных» поэтов там велико. И продолжает стремительно расти – от двух до трех тысяч выпускников ежегодно[134].

Однако университет не только укрепляет поэтическую профессию, но и размывает ее. Негативное влияние «MFA-бизнеса» стало одной из остро дискуссионных тем в американских литературных журналах.

…По данным Национального фонда поддержки искусств, чтение поэзии [в США] последние три десятилетия постоянно сокращалось. Оно снизилось с 20,5 процента в 1992 году до 14,3 процента в 2002 году. Одновременно, как показывают данные Ассоциации писателей и писательских программ за тот же период, количество магистерских программ по поэзии в США выросло почти на 25 процентов. […] Итак, мы имеем всё более остроконкурентный рынок в сфере, которая едва ли заметна для широкой публики[135].

Так что тот «русский крест», о котором писала Наталья Иванова (уменьшение количества читающих и увеличение количества пишущих[136]) – не только русский. Он и американский; и вообще, видимо, – мировой.

Российская специфика состоит в том, что «дипломированных поэтов» готовит пока один Литинститут. (Для сравнения: в Штатах искусство стихосложения преподается в 458 вузах.) В России поэзия пока – или уже – не вошла в университеты. Правда, в последние лет пять стали возникать литературные школы (в одной сам преподаю) … Но тема литературного образования требует отдельного разговора; не буду отвлекаться.

В любом случае и в России, и в США резкое возрастание числа публикующихся стихотворцев стало одной из причин размывания поэтической профессии. Каждая профессия имеет свой критический максимум – максимальное количество занимающихся ею людей. Когда он пройден, профессия либо исчезает, либо сохраняется, но резко теряет в статусе и востребованности. Так еще столетие назад совершенно иной статус был, скажем, у фотографов или шоферов.

Однако перенасыщение поэтического «рынка» при сокращении спроса не является здесь главной причиной. И вряд ли только им вызвано ощущение сомнительности поэзии как профессии, заметное и в высказываниях американских коллег.

В стране, в которой деньги теперь считаются высшей ценностью, делать что-то просто из любви не только странно, но и своего рода извращение. Представьте ужас и ярость родителей, когда их сын или дочь, кого они прочили в Гарвардскую школу бизнеса, вместо этого обнаруживает интерес к занятию поэзией (Чарльз Симик)[137].

Или процитирую менее известного (и более молодого) поэта Люка Джонсона.

На меня моментально начинают глядеть с подозрением, едва я говорю кому-то, что пишу стихи, что читаю стихи, что временами посылаю свои стихи в журналы. […] Занятие поэзией фактически ничем не вознаграждаемо. Нет даже смысла называть ее «профессиональной карьерой» – поскольку «карьера» является синонимом продвижения по службе, повышения дохода и «пенсионного пакета»[138].

Так, может, основная причина – именно материальная: на поэтический заработок стало невозможно прожить?

«Презренный металл»

«Ты богат, я очень беден; Ты прозаик, я поэт…» (Пушкин).

«Очень беден» – понятие относительное, но и в пушкинские времена, и в последующие эпохи писание стихов никогда не могло полностью обеспечить поэтов.

«По понятиям того времени, – писал Дмитрий Свербеев о 1820–1830-х, – каждому дворянину, каким бы великим поэтом он ни был, необходимо было служить или по крайней мере выслужить себе хоть какой-нибудь чинишко»[139].

Не прокармливала поэтическая профессия и в пресловутый Серебряный век.

…Он [Фёдор Сологуб] быстро прославился. И стал зарабатывать хорошо. Конечно, не стихами, а прозой. Стихами прокормиться удалось одному Блоку в первые годы женитьбы. Правда, Блок писал невероятно много стихов, и питались они с Любовью Дмитриевной изо дня в день исключительно гречневой кашей и пили шоколад. Но всё же другого случая существования на поэтические гонорары я не знала[140].

Белый кормился лекциями и литературной журналистикой. У Анненского был «чинишко». Гумилёв жил на ренту. Молодой Мандельштам – на вспомоществование родителей. Молодой Пастернак – на репетиторство.

После революции ситуация изменилась. С