Поминки наконец кончились, Соня с Илоной, как и вся родня, как и ксендзы, потянулись к черным машинам, на которых их, собственно, и привезли – машины заранее заказал для семьи Рыськин отец. А Чанов, Дада и Блюхер, добиравшиеся от костела до Хованского на такси, нашли остановку автобуса и стали ждать. К ночи пронзительный ветер подул, Блюхер достал фляжку из кармана куртки, выпили. Ветер еще и снежную крупку погнал. Через полчаса Чанов догадался, что автобуса не будет. И грузовик-то ни один не прошел. Местность была дикая, по ночам никому, кроме вурдалаков, не нужная. Сотрудники крематория и кафе «Последний привет» как-то разъехались, словно сгинули… Только мутный огонек светился возле закрытых ворот, за которыми, возможно, где-то в тепле спал сторож. Блюхер достал мобильник и позвонил, чтобы вызвать такси. Диспетчер отнесся к нему крайне подозрительно, стал подробно расспрашивать – что заказчик делает у крематория в полночь, да еще с друзьями?.. Пообещал перезвонить… Выпить больше было нечего, холод пробрал до костей. Подумали было идти пешком. Но в какую сторону? Низкие небеса от горизонта до горизонта мерцали отсветом городских огней, но все же если идти к метро, то направо или налево?.. Пошли к крематорию. Они долго ломились в железные ворота, пока сбоку от них не приоткрылась дверь.

– Чого надо? – спросил голос из темноты.

– Согреться. Мы больше часа такси ждем, – ответил Чанов.

Он вдруг почувствовал себя старшим. Да он и был старшим.

– С поминок? – спросил голос. – Проходьте.

В конце коридора горела тусклая лампа, за ней был поворот, и еще поворот, и снова поворот. Наконец, дверь. Проводник ее отворил, и яркий свет брызнул. Вошли. Комната была большая, посредине стоял высокий и длинный оцинкованный стол, над ним висела сильная лампа под металлическим колпаком. Пахло химией и смертью. За столом, спиною к вошедшим, стоял громоздкий дядька в солдатской ушанке и в клеенчатом фартуке до самого кафельного пола, он что-то делал на столе, с которого лилась вода.

– Вот, Петр, опять с поминок хлопцi… перебрали маленько.

Петр повернул голову и посмотрел на вошедших.

Был он велик, лицо имел бледное и небритое, глаза тусклые. Хлопцi разглядели, что дядька делал за столом, – чистил картошку. Брал он ее из большой алюминиевой кастрюли, в которую из шланга лилась вода, в кастрюлю же сбрасывал очищенную, да и шкурки тоже.

– Застряли? – дядька не оглянулся. – Ладно, мы вас покормим, согреем и до метро доставим, – голос у него был тусклый, но внятный.

– За деньги, – нашел нужным добавить проводник.

Он был тонок и юн, а также белобрыс, скуласт, светлоглаз и чернобров. Одет в адидасовский спортивный костюм. «Ангел смерти», – подумал Кузьма. И вдруг заметил в углу комнаты две больничные каталки с телами, накрытыми несвежими простынями. И почувствовал, будто два прозрачных энергетических столба бьют от этих простыней прямо в бетонный потолок комнаты.

– Нас можно не кормить, лучше просто доставить, – сказал Блюхер. И пояснил: – Метро могут закрыть.

– Та ни, успием, – сказал проводник.

Петр с ним согласился:

– Я картошку на вас почистил. Не получится сразу отправить.

– Мы-то с Петром тож не кушали, – снова встрял младший.

– Много говорим, пошли за мной, – сказал Петр. И, бросив нож, буркнул напарнику: – Разберись с картошкой!

Он провел гостей из прозекторской, или как она там называлась, через белую дверь в небольшую комнату с двумя продавленными диванами и столом между ними.

– Садитесь, – сказал Петр, снял ушанку, повесил на гвоздь фартук и полез в шкаф. Делал он все медленно, как бы с трудом. «Не так уж он и велик, поменьше Блюхера», – подумал Кузьма о Петре. Дядька был еще крепок, но лицом дряхл. Когда он и халат снял, то оказался в двубортном, бывшем дорогом, пиджаке, и брюки еще хранили тень складки от утюга. Плечи пиджака на Петре обвисали, должно быть, раньше он был и вправду огромен и могуч. В комнате было тепло и даже душно. На столе хозяин расставил стаканы и тарелки, наполнил водой и включил электрический чайник, нарезал хлеб на дощечке. Затем достал из белого шкафчика медицинскую склянку грамм на четыреста и разлил по стаканам содержимое. Стаканов было не пять, а шесть. Кузьма подумал: «Кто-то еще придет».

– Ну, что возишься?! – крикнул Петр.

Из прозекторской откликнулся молодой:

– Щас!! Уже кипит!

Петр открыл две консервных банки сайры и сообщил:

– Лук кончился. Если кому надо – вот, – он бросил на стол пригоршню чесночных зубков. Затем отодвинул на угол стола один из стаканов, положил на него кусок хлеба, а сверху зубок чеснока. Поднял свой стакан и сказал:

– Чистый спирт. Принимаем стоя, на выдохе, за всех усопших и за нас с вами, все там будем. Не чокаясь и молча.

«Да это рецепт! – подумал Кузьма. – А Петр врач».

Петр замахнул полдозы, занюхал хлебом и сел.

Все последовали его примеру. И некоторое время молчали, как бы потрясенные.

Молодой внес кастрюлю с картошкой, из которой торчал кипятильник.

– Я сейчас тебе этим кипятильником в лоб дам, – пообещал Петр.

Молодой кипятильник из кастрюли вынул, убежал с ним в прозекторскую и забулькал водой. Помыл.

Картошка была рассыпчатой, сайра вкусной, чеснок согревал крепче спирта. Дада, Блюхер и Чанов отогрелись до донышка. Петр достал вторую склянку и налил по второй.

– А молодой что же не пьет? – спросил Блюхер.

– Он вас повезет. Потом выпьет… – Петр повернулся к ангелу смерти: – Что сидишь, чай поставь. Чай будете?

– Спасибо, не будем. Мы согрелись, – за всех сказал Кузьма.

Петр встал, и все за ним. Выпили стоя.

– Ну, с богом, – сказал Петр. – А я лягу.

Он действительно сразу лег на диван, только пиджак снял, а молодой накинул на него шерстяной, неожиданный здесь, клетчатый и уютный плед.

Чанов, Блюхер, Дада поблагодарили и попрощались, Петр не ответил.

Они вышли за молодым проводником. Парень посадил их в пузатый автобус с надписью «Ритуальные услуги», открыл ворота, выкатился под звезды, со скрежетом закрыл ворота и повез, сказав:

– В Москву, в Москву, в Москву!..

– Это кто так говорил? – спросил Дада, словно очнувшись от анабиоза.

– Я так говорил, когда из Ужгорода в Москву собрался. А заховався – на Хованском кладби€щще! – он засмеялся.

Они ехали молча минут десять. Потом, когда выбрались из тьмы на освещенные улицы, поняли, что едут к метро Юго-Западному, Дада спросил:

– Что вы там, в крематории, делаете?