Ребус закивал:

— Да, это тихое место, ты права. Здесь легко отключаться от работы.

Свет, вспыхнувший в кухонном окне, осветил ее улыбку.

— А мне кажется, ты бы и здесь не нашел покоя. Уверена, что, если уж тебе в голову западет какая-то мысль, вышибить ее оттуда можно только кувалдой.

— Или еще вот этим, — уточнил Ребус, указывая подбородком на пустые бутылки из-под вина, выстроившиеся под кухонным окном.

На обратном пути он старался ехать помедленнее. Ребусу очень нравился ночной город, такси и неторопливые пешеходы, теплый свет уличных фонарей, темные витрины магазинов, зашторенные окна квартир. Ему всегда было куда зайти — в булочную-пекарню, в ночной бар, в казино, — туда, где его знают, где ему подадут горячий чай и расскажут свежие новости. В прежние времена он мог бы остановиться на Кобург-стрит и поболтать с девушками, вышедшими на ночную охоту, но они в большинстве своем либо перебрались в другие места, либо умерли. Да и сам он тоже когда-нибудь исчезнет, а вот Эдинбург останется. Те же самые сцены будут сыграны вновь — ведь это пьеса, которая никогда не кончается. Одних убийц будут ловить и наказывать, другие будут оставаться на свободе. Этот мир и мир преступный сосуществуют на протяжении веков. К концу недели цирк с «Большой восьмеркой» закончится, и все участники представления разъедутся кто куда. Гелдоф и Боно, должно быть, найдут себе новые занятия. Ричард Пеннен займет свое кресло в совете директоров, Дэвид Стилфорт вернется в Скотленд-Ярд. Иногда Ребусу казалось, что он близок к тому, чтобы увидеть внутренний механизм происходящего.

Близок… однако недостаточно близок.

Когда он свернул с Марчмонт-роуд, Медоуз показался ему совершенно пустынным. Припарковав машину в конце Арден-стрит, он пошел пешком к своему дому. Дважды, а то и трижды в неделю в его почтовом ящике оказывались рекламные листовки: риэлтерские фирмы настойчиво предлагали ему продать квартиру. Такую же квартиру этажом выше выкупили за двести тысяч фунтов. Если добавить эту сумму к предстоящей пенсии, он, по словам Шивон, «заживет припеваючи». Проблема в том, что его это совершенно не прельщало. Открыв дверь, он нагнулся, чтобы поднять с пола почту. Меню из индийского ресторана, отпускавшего еду на вынос. Он прикрепил его на стену в кухне рядом с присланными ранее. Сделал себе сэндвич с ветчиной и стал есть, разглядывая скопление пустых банок из-под пива на столике возле плиты. Интересно, сколько бутылок стояло в садике Эллен Уайли? Штук пятнадцать, а то и двадцать. Немало вина выпито. У нее в кухне он приметил пустую тележку из супермаркета «Теско». Вероятно, она регулярно сдает пустые бутылки, когда приходит туда за продуктами и вином. Ну, скажем, раз в две недели… Двадцать бутылок на две недели; десять бутылок в неделю. Дениз перебралась ко мне после того, как… Я имела в виду, после развода. На фоне освещенного окна кухни Ребус не заметил никаких ночных насекомых. Эллен выглядела совершенно измочаленной. Самое легкое объяснение — усталость после дня, переполненного событиями, но Ребус знал, что причина лежит глубже. Сетка морщинок под воспаленными глазами образовалась не в одночасье. Фигура оплыла тоже не вдруг. Он помнил, что Шивон в свое время недолюбливала Эллен как соперницу. Теперь же она успокоилась на ее счет. Возможно, потому, что шансы Эллен на повышение сильно упали…

Наполнив стакан водой, Ребус прошел с ним в гостиную, выпил почти весь, оставив лишь немного на донышке. Плеснул туда виски. Закинув голову, он вылил содержимое стакана в рот и почувствовал, как горячая волна катится вниз по глотке. Налил в стакан еще виски и сел в кресло. Слишком поздно, чтобы включать музыку. Он поставил стакан на спинку кресла и закрыл глаза.

Его сморил сон.

Лучшее, что смогли предложить в Гленротсе, — это подвезти ее до железнодорожной станции в Маркинче.

Шивон села в поезд — в вагоне было свободно, час пик еще не наступил, — и стала смотреть на мелькавшие за окном пейзажи. Смотрела она на них, а на самом деле видела совсем другое: в голове крутились и крутились видеозаписи уличных беспорядков — тот материал, от просмотра которого она только что оторвалась. Крики, ругань, мелькание рук и ног, звуки ударов, натужные рыки. Большой палец онемел от постоянного нажимания на клавиши пульта. Пауза… покадровый просмотр назад… покадровый просмотр вперед… замедленное воспроизведение. Ускоренное воспроизведение… перемотка… пауза… просмотр. Некоторые лица на фотографиях были обведены кружком — с ними сотрудники силовых органов хотели побеседовать. Глаза горели ненавистью. Разумеется, некоторые вообще не имели отношения к демонстрации — так, местная, готовая затеять драку гопота, прячущая лица под яркими шарфами и бейсболками. Один из офицеров принес ей кофе и плитку шоколада, а потом, встав у нее за спиной, произнес:

— Дурак из страны дураков на всякую подлость готов.

Женщина, сидящая напротив Шивон, держала в руках развернутую утреннюю газету. Всю первую полосу занимали фотографии уличных беспорядков. Хотя сюда почему-то затесалось и фото Тони Блэра. Он вылетел в Сингапур, чтобы отвоевать для Лондона право стать местом проведения Олимпиады. Две тысячи двенадцатый год казался таким далеким, и Сингапур тоже. Шивон не понимала, как он сможет поспеть в «Глениглс», чтобы пожать руки Бушу и Путину, Шредеру и Шираку. В газете также сообщалось, что массового перемещения толпы из Гайд-парка на север не замечено.

— Простите, место рядом с вами свободно?

Шивон кивнула, и мужчина, протиснувшись мимо нее, уселся рядом.

— Ну, как вам вчерашний кошмар? — поинтересовался он.

Шивон что-то буркнула в ответ, а женщина, сидевшая напротив, принялась рассказывать, что она делала покупки на Роуз-стрит и чуть было не оказалась в гуще свалки. Мужчина и женщина принялись обсуждать «кровавую бойню», а Шивон снова уставилась в окно. Вчерашние стычки и впрямь смахивали на кровавую бойню. Полиция везде действовала по принципу: бей наотмашь, пусть знают, что город принадлежит нам, а не им. На просмотренных Шивон пленках было немало свидетельств того, что полицию провоцировали. Но ведь их же предупреждали — на демонстрации ходят, чтобы попасть в новости. У анархистов нет денег на рекламные кампании. Их единственная возможность оказаться в центре внимания — это заставить себя бить. Это подтверждали и фотографии в газете: копы с оскаленными зубами, размахивающие дубинками; беззащитные демонстранты, которых волокут к фургонам полицейские в масках. Все по Джорджу Оруэллу. Однако ни один кадр не подсказал Шивон, кто ударил ее мать и почему.

Но она и не думала сдаваться.

Глаза у нее слипались, и ей все тяжелее становилось поднимать веки и стряхивать набегавшую дурноту.

— Простите, вам нехорошо? — вновь обратился к ней ее сосед.

Он погладил рукой ее руку. Встрепенувшись, Шивон почувствовала, как по щеке побежала одинокая слезинка. Она вытерла ее ладонью.

— Все в порядке, — отозвалась она. — Просто немного устала.