Сказано — сделано. Я разделся и поплыл к месту, где должна была находиться кормушка. Нырнул, и попытался найти под водой леску, но леска не находилась, и до дна я не достал, здесь была глубина не менее трех метров. А когда вынырнул и осмотрелся, то оказалось, что я нахожусь метрах в двадцати от кормушки. Первый блин был комом. Я выплыл на берег и пошел обратно к удочкам. Нужно было менять тактику. Нужно было плыть к кормушке, держа леску в руке, тогда у меня будет шанс оказаться над кормушкой и дернуть леску вверх. Я взял леску в левую руку, и гребя правой рукой, поплыл к кормушке, но очень скоро понял, что гребя одной рукой, мне не справиться с мощным течением. Положил леску себе на плечо, и, гребя двумя руками, поплыл дальше. Но и эта уловка меня не спасла. Через некоторое время я почувствовал, что леска очень больно врезается мне в шею. Оглянувшись вокруг, я понял, что меня опять очень сильно снесло влево.

Нужно было плыть против течения, чтобы добраться до места расположения кормушки. И я поплыл. Преодолеть течение можно было только плывя «кролем». Обычно я мог проплыть кролем без остановки не менее пятидесяти метров, и по плаванию имел только отличные оценки, но здесь у меня хватило сил только на то, чтобы проплыть против течения буквально метров пятнадцать, дальше сил хватало только на то, чтобы держаться на месте и не давать течению себя сносить. До места расположения кормушки оставалось каких-то пять метров, но сил, чтобы их преодолеть, у меня уже не было. Пришлось бросить леску и плыть к берегу. Стало понятно, что осуществить свою гениальную идею я не смогу, у меня на это просто не хватает сил, течение в Оке слишком мощное. Почему-то вспомнился рассказ школьного учителя о том, как принимали в Запорожские казаки: претендент должен был трижды перекреститься, и переплыть Днепр туда и обратно, вернувшись в точку заплыва. А ведь в Днепре течение не меньше, чем в Оке. Меня в казаки точно бы не приняли. Такой экзамен я бы не сдал.

Поскольку кормушку отцепить не удалось, ее пришлось обрывать. Несмотря на все мои старания, я потерял еще одну кормушку, а ловить дальше на одну оставшуюся удочку, большого смысла уже не было. Я собрал свои снасти, и потихоньку пошел домой. Итак, в эту первую рыбалку на Оке, я потерял пять снастей с кормушками, и поймал четыре рыбки, общим весом немного больше килограмма. На те деньги, которые стоили утерянные кормушки, в магазине можно было бы купить намного больше рыбы, чем я поймал. Но для рыбака смысл рыбалки не столько в количестве пойманной рыбы, сколько в самом процессе ожидания поклевки и последующем вываживании рыбы, хотя, когда клева совсем нет, тоже плохо. Как позже оказалось, это был не самый плохой мой улов. В дальнейшем были дни, когда приходилось довольствоваться двумя совсем мелкими густерками. Были и дни, когда все утро нет ни одной поклевки, а в обед, когда уже потерял всякую надежду на поклевку, и свернул половину удочек, вдруг клюет огромный лещ, и поездка на рыбалку сразу становится оправданной. Все зависит от погоды, от природы, а больше всего, от рыбацкого везения и удачи. Повезет, будешь с хорошим уловом, а если не повезет, останешься ни с чем. Вот такое оно — рыбацкое счастье, никогда не знаешь, когда найдешь, а когда потеряешь.

Вредительство

Была пятница, последний день рабочей недели. Охранники, как обычно, второй электричкой ехали на смену, и, как обычно, полтора часа дороги играли в карты. Народ в вагоне в основном спал, досматривая те сны, которые не успели досмотреть дома в постели. Их периодически будили бродившие по вагонам продавцы товара, которые громко, иногда даже в громкоговорители, рекламировали продаваемый ими товар. Товар этот, в большинстве своем, был некачественным, но цена была привлекательная, тем более, что продавцы всегда говорили, что в магазине такой товар стоит намного дороже, да и инфляция просто зашкаливала, за месяц деньги обесценивались в два раза, и за этот месяц деньги нужно было куда-то потратить, иначе они просто пропадут, поэтому некоторые пассажиры этот товар покупали, хотя радом сидящие и говорили им, чтобы не покупали. Многое из купленного таким образом, потом выбрасывалось на мусорку. Так одним из охранников был куплен стеклорез. Почти такой же как обычный, с колесиком для резки стекла, только еще с трубочкой, в которую заливался керосин, поступающий к колесику. Продавец наглядно демонстрировал чудесные свойства этого стеклореза. Он легонько проводил колесиком по куску стекла и после этого легко разламывал его пополам. Потом проводил колесиком в пяти или семи миллиметрах от края стекла, и опять легко пальцами отламывал эту полоску, ровненькую и аккуратную. Соблазнившись на такие чудеса, охранник и купил этот стеклорез. Ему продали конечно не тот, который демонстрировали, а другой. Так вот, этот другой, вообще ничего не резал, хотя человек, купивший его, не был новичком в этом деле, и прекрасно резал стекла обычным стеклорезом. Другой охранник купил универсальные ножницы, которые прекрасно резали как бумагу, так и железо. Демонстрируя товар, продавец кончиками ножниц разрезал бумагу, а затем, той частью ножниц, которая находится ближе к центральному винту, разрезал медную монету. Продали, естественно, не демонстрационные ножницы, а другие, которые, как выяснилось позже, вообще ничего не резали.

Пару раз за поездку проходили попрошайки, собирающие деньги на билет домой или на лечение ребенка. Многие люди им подавали, кто сколько может, но только не охранники, которые видели этих попрошаек здесь уже несколько лет подряд, и точно знали, что им никуда не нужно ехать, и никого не нужно лечить, таким способом они просто деньги зарабатывают, причем зарабатывают гораздо больше, чем люди, подающие им деньги.

Ни одна поездка не обходилась и без вагонных артистов. Одни играли на гармошке или баяне, другие играли на гитаре и пели, третьи просто пели, четвертые пели под магнитофон. В общем, разнообразие здесь было полное. Тем, которые пели хорошо и долго, хорошо и платили, они ведь трудились, а не просто деньги собирали. Тем, которые спев при входе в вагон только одну песню шли собирать деньги, давали деньги редко — какой труд, такая и плата. Пассажиры очень хорошо платили группе воинов-афганцев, состоявшей из трех человек, одетых в форму десантников, из которых один был на костылях. Они с большим чувством пели военные афганские песни, причем пели по