Шубин, придя в эту квартиру, надеялся почувствовать здесь дух хозяйки, но, казалось, здесь уже успел побывать дух смерти, причем задолго до того, как нож вошел в сердце Ольги Астровой – Марины Рожковой. Он позвонил Норе, чтобы спросить то, о чем он забыл спросить при встрече: чьи отпечатки пальцев были обнаружены в квартире жертвы, официально теперь уже Марины Рожковой. Нора сказала, что все выяснит и перезвонит. Игорь в ожидании звонка продолжил осмотр квартиры. В передней увидел на вешалке куртку и плащ. Сунул руку в карман куртки и достал смятый автобусный билет и затертый временем листок с номером телефона. «Ирина Алекс.» – это все, что было там написано. Телефон был шестизначный, следовательно, саратовский. Шубин позвонил по нему и спросил Ирину Александровну.

– …Алексеевну, – поправили его на другом конце провода.

– Извините, я куда попал? Этот телефон мне дала жена… – соврал Шубин. – Она просила меня вам позвонить…

– Гинекологическое отделение железнодорожной больницы. Ирина Алексеевна сейчас на операции. Что ей передать?

– Спасибо, ничего, мы сами подъедем…

Он позвонил Чайкину:

– Леш, привет, это Шубин. Слушай, я просматривал результаты вскрытия… Причина смерти Астровой-Рожковой ясна – она скончалась от проникающей ножевой раны в сердце… А что с ней по части гинекологии? Я не нашел там ничего такого… Она не была беременна?..

– Нет.

– Но она была хотя бы… здорова?

– Как сказать… По части гинекологии с ней все в порядке, если не считать того, что ей перевязали трубы. Она и не могла забеременеть. Такие операции женщины делают, чтобы не забеременеть, хотя никакой патологии я не увидел, и при желании, не будь у нее перевязанных труб, она вполне могла бы забеременеть и родить. Единственно, что вызывало сомнения по части здоровья, – это печень и сердце. Судя по всему, она все же увлекалась алкоголем, а сердце… Сердце изношено не по годам. Голову я не трогал…

– Понятно. Спасибо.

– Шубин, ты летишь?

– Ты о чем?

– Не о чем, а о ком. Как поживает твоя новая секретарша?

– Ах, вон ты о ком… С ней все в порядке.

– Это я уже заметил. Земцова не звонила? Не писала?

– Если честно, то я уже давно не просматривал электронную почту. Может, и написала. Но знаешь, старик, у меня такое ощущение, что она где-то рядом…

– А мне тут недавно Женька Крымов приснился. Мне думается, не очень хороший сон. Понимаешь, он постоянно от меня куда-то убегал… И лицо у него было как у моих жмуриков, страшное…

– Это ты брось.

– Я просто рассказал тебе свой сон. Надо бы ему позвонить. У меня есть его телефон в Париже. Надо только вычислить, когда у них ночь, чтобы застать его дома. А заодно узнаю, что с Юлей. Ну что, пока?

– Пока.

Едва он закончил разговаривать с Лешей, как позвонила Нора.

– Из той компании, что собиралась в Бобровке, – говорила Нора в трубку, – у нее в квартире наследили Нечаев и Лера.

– Нечаев – любовник, Лера – подруга. Это нормально. И больше никого?

– Вот тут еще отпечатки пальцев, но личность не удалось установить… Сейчас… Вот, нашла… они были обнаружены на стакане в кухне.

– А что было в стакане?

– Вода. Обыкновенная вода.

– Спасибо, Нора.

Шубин прошел на кухню, открыл шкаф. Спиртного в доме не было. Зато под столом скопилась целая батарея пустых бутылок и банок из-под пива. В прихожей на стене висела засиженная мухами репродукция неизвестного художника под названием «Женская головка». На картине была изображена голова женщины с вьющимися волосами, которые незаметно переходили в корни деревьев, растущих поверх головы и образующих сад с увитой виноградом беседкой. На этом своеобразном портрете краснел след от помады – кто-то, кому, видать, очень нравилась картина, запечатлел на ней поцелуй…

В дверь позвонили. Возможно, кто-то из соседей видел, как он входил в квартиру. Вряд ли это были люди из прокуратуры. Им здесь уже делать нечего. Шубин подошел к двери и заглянул в глазок. Точно – соседка.

– Кто там? – на всякий случай спросил он.

– Да это я, Татьяна Николаевна, Олю позовите, пожалуйста.

Шубин открыл дверь. Перед ним стояла женщина лет пятидесяти в строгом синем костюме из плотного шелка и кокетливой синей бархатной шапочке с вуалью. Лицо сильно напудрено, нарумянено, а губы накрашены темно-вишневой помадой. От женщины пахло пряными духами.

– Здравствуйте, – она улыбнулась, но не кокетливо, как можно было бы ожидать, а скорее приветливо, словно она заведомо знала, что в этой квартире даже в отсутствие хозяйки могут находиться лишь ее добрые друзья. – Меня зовут Татьяна Николаевна, я соседка Оли. А что, ее нет? – она попыталась заглянуть за плечо Шубина.

– Ее нет… – Шубин не знал, как ей сказать, что ее соседка умерла. – Может, вы пройдете?

– Зачем? – Улыбка еще не успела сойти с ее лица, а губы уже словно застыли, онемели. Видимо, в этот момент она что-то почувствовала, или Шубину это показалось. – Где Оля? Заболела?

– Вы, верно, долго отсутствовали?

– Да, меня не было почти месяц. Я была в Испании. Я, знаете ли, каждый год бываю в Испании…

– Татьяна Николаевна, мне очень тяжело говорить вам это, но Оля умерла…

– Сердце?! – соседка побледнела. – Господи, какое несчастье…

Она перешла на шепот и прикрыла рот рукой:

– Боже мой… Умерла… Олечка… Красавица, совсем молодая… Как же это случилось? Когда? А вы ей кем приходитесь?

– Моя фамилия Шубин. Я из прокуратуры, – он достал фальшивую ксиву, которой он всегда пользовался в подобных случаях, и подержал пару секунд перед носом соседки. – Пройдите в квартиру, мне надо задать вам несколько вопросов…

– Да-да, конечно… Я вот только квартиру запру, я живу этажом ниже…

Она очень быстро вернулась.

– Когда это случилось?

– 3 сентября… – И Шубин вкратце рассказал об убийствах в Бобровке.

Татьяна Николаевна некоторое время молчала, осмысливая услышанное.

– Почему вы сразу сказали про сердце? – спросил ее Шубин. – Разве она когда-нибудь жаловалась?

– Да, она говорила мне, что у нее часто болит сердце. Да и вообще она в последнее время выглядела не совсем здоровой. Но это нездоровье было больше все-таки похоже на страшную тоску… Вы же видите, как она жила… – Татьяна Николаевна обвела окружающее ее пространство. – Разве так должно выглядеть жилье молодой красивой женщины? Я понимаю еще, если бы у нее не было денег. Но у нее, слава богу, хватало ума не бедствовать…

– В каком смысле? Она где-то работала?

– Нет, ей незачем было работать. И вообще, работа – это условность. К чему утруждать себя, когда о тебе есть кому позаботиться? Разве я не права?