— Это хорошо, — кивнула Мария. — Нам давно надобно развеяться.

— Я ответил, что мы поедем.

— Правильно, — взяла его за руку женщина. — Тогда что тебя тревожит? Я же чувствую, ты чем-то обеспокоен.

— Мне кажется, наш любезный Федор Иванович пытается ухаживать за моей сестрой.

— Ты так полагаешь?

— А она этого не понимает, — усмехнулся стольник. — Считает, у царевича заскоки в голове.

— Ирина еще слишком юна, — пожала плечами Мария.

— Когда мы встретились, любимая, то были чуть младше ее. — Борис повернул жену к себе лицом и крепко поцеловал, а затем прошептал: — И все же мы дали друг другу клятву. И даже ее исполнили.

— Я буду вечно твоей, мой родной, — провела ладонью по его щеке женщина.

— Я буду вечно твоим. — Стольник подхватил жену на руки и понес в супружеские покои.

Они оторвались друг от друга, только когда за окнами стемнело. Мария лежала рядом с мужем, водя пальцами по его бороде и усам и о чем-то размышляя.

— Твоей сестре пятнадцать. В ней вот-вот проснется женщина. Что ты станешь делать тогда?

— Посажу в терем у окна. Пусть выпустит косу наружу и сидит, вышивает крестиком.

Мария откинулась на спину и засмеялась:

— Ты никогда не сможешь поступить так со своей сестрой!

— Наверное, да, — согласился Борис. — Остается токмо надеяться на ее благоразумие. Ирина умная девочка, она не надурит.

* * *

Зимний лес искрился инеем, пушился снежным одеялом и мерно потрескивал от мороза. Единственное, что нарушало сей яркий покой, — так это лыжня, что заканчивалась красной тряпочкой, привязанной на ветку можжевельника у холмика с небольшой норкой, над которой струился очень слабый парок.

Именно в этот солнечный рай, прикрытый ярко-голубым небом, и ворвалась внезапно верховая кавалькада из трех десятков хорошо одетых бояр, половина которых удерживала в руках сверкающие полированными наконечниками рогатины, да из нескольких женщин в шубах и меховых шапках.

Всадники гнались за пятью смердами в пышных овчинных тулупах — но не особенно успешно. Простолюдины шли на лыжах, легко скользя по насту, а лошади проваливались в сугробы почти по самое брюхо, высоко поднимая ноги, и прорываясь вперед с большим трудом. Бояре сменяли друг друга, тропя дорогу, и в этом тяжком труде поблажек не было никому — ни самым знатным людям, ни женщинам.

Пожалуй, лыжники оторвались бы без особого труда, однако под тряпицей они вдруг разошлись, покружились, трамбуя площадку, потом скинули свои широкие снегоступы, воткнув в сугроб, и стали распихивать наст ногами, одновременно притоптывая валенками.

К тому времени, когда сюда добрались бояре, площадка имела размеры примерно десять на десять шагов. Вполне достаточно, чтобы свободно поместилось пять-шесть человек.

Добравшись ближе, всадники разъехались в стороны — вернее, разбрелись по целине. Однако шестеро все же спешились, вышли на поляну, притоптывая валенками и постукивая подтоками копий о мерзлую землю. Скинули тяжелые шубы, оставшись только в нарядных, шитых золотом и серебром ферязях, отделанных соболями и бобром.

— Вроде как парить сильно начал, государь. — Один из смердов, скинув шапку, поклонился высокому и плечистому боярину с короткой русой бородкой клинышком. — Вестимо, проснулся. Нашумели.

— Одень треух, простудишься, — ответил Иван Васильевич и махнул рукой: — Ну что, Ваня, давай.

Боярин лет двадцати, голубоглазый и худощавый, еще не имеющий на губах даже намека на усы, еще раз осмотрел рогатину, встал перед холмиком, наклонив острие копья вперед, а подток прижав подошвой валенка, кивнул:

— Будите!

Смерды, подойдя с двух сторон, резко вогнали в отверстие два длинных тонких кола, принялись старательно ими шуровать, раскачивая из стороны в сторону и тыкая вниз. Вытаскивали, снова вгоняли под другим углом. Однако ничего не происходило — снизу даже звуков никаких не доносилось.

— Коли нора глубокая, добротная, так, бывает, и под корни уходит, — виновато начал пояснять один из простолюдинов. — Туда, знамо, сверху колом и не…

И тут внезапно холм взорвался, разлетелся в стороны охапками снега, кусками веток и лохмотьями черного дерна, послышался оглушающий рев — из-под земли вырвалась огромная бурая туча, стремительно пронеслась мимо боярина с рогатиной, двумя прыжками одолела расстояние до ближнего всадника и снесла его с ног, даже не заметив. Еще несколько ближних лошадей поднялись на дыбы, две опрокинулись… А медведь уже улепетывал, вздымая снежную пену, на удалении в сотню саженей.

— Ату его, ату!!! — залихватски свистнул в спину зверюге царевич Федор Иванович, и несколько бояр охотно его поддержали: — Ату его, ату!!! Лови-и-и!!!

Но за медведем, естественно, никто не погнался — куда там, на лошадях да по сугробам!

Охотники зашумели. Кто-то растерянно смеялся, кто-то поднимал рухнувшего скакуна, пытаясь его успокоить. Женщины запоздало заголосили, но не очень искренне. Похоже, они и испугаться-то толком не успели.

— Чуть не к самой груди притерся! — восхищенно развел руками князь Пронский, стоявший с рогатиной напротив Ивана Ивановича.

— Ну, что же ты, сынок? — мотнул головой государь. — Нет, следующего я сам брать стану! Не то вовсе без шкур сегодня останемся. Похап, еще берлоги разведаны?

— А как же, государь, — поклонился ему смерд. — Еще немало зверя доброго для тебя имеется. Ждет!

— Тогда по коням! — приказал правитель всея Руси.

Смерды повыдергивали лыжи и устремились через лес по одному им известному пути. Кавалькада знатных охотников, вытягиваясь в линию, стала медленно пробиваться вслед проводникам по лыжне.

Примерно через час они выехали к очередной поляне возле снежного взгорка с продыхом. И опять часть бояр спешилась, часть слегка разъехалась, дабы посмотреть на схватку человека и зверя со стороны.

— Отец, дозволь мне! — спешился Федор Иванович. — Хочу тоже попробовать!

— Сынок? — явно обрадовался государь. — Ну что же, дело доброе. Помоги. Петр Данилович, ты не против?

Князь Пронский почтительно склонился и отступил, не смея перечить царской воле. Иван Васильевич и его сыновья решительно скинули шубы, поправили пояса. Государь и Иван Иванович взвесили в руках рогатины, Федор Иванович взял оружие у князя Пронского.

— Начинайте! — приказал царь, и слуги вогнали колья в черный продых берлоги. Царственная семья тем временем заняла свои места на поляне. Государь встал посередине, направив острие рогатины на снежный взгорок, Иван и Федор расположились по сторонам, держа свои копья наготове.

В этот раз ожидание продлилось куда дольше. Прошло полчаса, час — а зверь, несмотря на все старания охотников, не поднимался. Свита притомилась, бояре один за другим стали спешиваться. Кто-то расстелил на снегу кошму, достал из чересседельных сумок хмельной мед, буженину, копченую белорыбицу, пироги. Женщины сели в круг за угощение, вспоминая ужас, случившийся у предыдущей берлоги, но теперь больше смеясь над бегством косолапого, чем пугаясь. Кушали руками рыбу, запивали медом. Бояре смотрели на это с завистью, но к пиршеству не присоединялись. Ведь это девицам можно быть слабыми. А мужчинам — нет.