– Это для всех одинаково. Так уж люди устроены. Побитый мальчишка пинает кошку. Каждому требуется кто-то послабее, кого можно запугивать, бить и преследовать. Кому-то не повезло родиться евреем – еврея проще всего сбросить с лестницы. Но в следующий раз это будут негры, а потом кто-то еще. Людям всегда требуется кто-то, на ком можно выместить гнев.

Спрашивала я и Квинси Джоунса, откуда растут корни расизма и можно ли провести параллель между судьбой евреев и негров. Он сказал мне примерно то же, что и Мириам:

– Это проявления одного и того же психологического недуга. Топчи других людей ногами – и почувствуешь себя великаном.

Понимала ли Ника, как тяжело приходится ему и его соплеменникам?

– О, конечно же, она-то понимала.

После событий 1958 года Ника еще усерднее принялась помогать джазменам. Приезжала на своем «бентли» в самые опасные кварталы, оставляла машину стоять с включенным мотором и шла на поиски «кота в беде». Поразительная фигура в шубе и жемчугах среди этих трущоб и наркопритонов. Как-то раз она потратила несколько дней на поиски пианиста Бада Пауэлла: выхлебав все ее запасы вина (из ротшильдовских подвалов), Бад удрал в город ширяться героином. Наконец Ника отыскала его, всеми брошенного, на каком-то углу, однако спасти его уже не смогла: она обеспечила ему кров и пищу, но музыкант умер от смертельной комбинации туберкулеза и отказа печени – сказались алкоголизм и недостаток питания. Ника оплатила похороны в Гарлеме, сотни плакальщиков шли за оркестром, который играл «Я тебя увижу» и «Около полуночи». По крайней мере, на свои деньги Ника могла достойно похоронить своих друзей, в том числе пианиста Сонни Кларка и тенора Коулмена Хокинса. Иногда ей удавалось помочь и не деньгами, а делом: нескольких музыкантов, например Лайонела Хэмптона, Ника обучила грамоте.

Для спасения друзей она беззастенчиво пускала в ход свое высокое положение. Держала под рукой бумагу с гербом и пропечатанным титулом «баронесса де Кенигсвартер». Когда она писала друзьям, то обычно разрисовывала эти листы кошачьими следами, а для тех, кто разделял с ней любовь к джазу, рисовала клавиши. Когда некий критик заподозрил у Коулмена Хокинса свойственную алкоголикам тягу к смерти, Ника позвонила своему другу Дэну Моргенштерну, сотруднику журнала Downbeat, и потребовала опубликовать опровержение. В следующем номере появилось негодующее послание Ники: «Напротив… Его музыка способна мертвых поднять из могилы и заставить танцевать. Когда ее слушаешь, понимаешь, что был не вполне живым, пока ее не услышал».

В работе над статьей для журнала Esquire, вышедшей в 1960 году, Ника охотно и много сотрудничала с Натом Хентоффом – то ли потому, что нуждалась во внимании и признании, то ли хотела переломить по большей части негативное отношение прессы к ее истории.

– Она подбрасывала мне в почтовый ящик записки с предложением затронуть тот или иной вопрос, – рассказывал мне Хентофф.

Время выхода статьи пришлось как раз на промежуток между арестом в 1958 году и приговором Верховного суда в 1962 году. Там много личного – рассказана вся история Ники, описан брак и развод, ее отношения с Монком и другими музыкантами. Кое-какие нелицеприятные замечания в журнале прозвучали, но в целом статья сыграла Нике на руку: она представила ее совершенно в ином свете – наивной, даже «придурковатой», но отнюдь не испорченной.

Многие люди относились к Нике гораздо злее, чем автор этой статьи.

– Вслед ей кричали: «Поцелуйся со своими негритосами», – вспоминал ее друг тромбонист Кертис Фуллер. – Баронессе через многое пришлось пройти, и мы-то понимали, каково это. Мы готовы были драться за нее до конца, если кто-то пытался ее обидеть. Мы ею гордились, она дала нам надежду – она стояла намного выше нас, но пришла к нам.

Хотя в 1960-х годах межрасовые отношения упростились, была провозглашена «свободная любовь», все же романы между людьми с разным цветом кожи случались нечасто, и еще реже плодом такой любви были дети. Вплоть до принятия в 1968 году Акта о гражданских правах в некоторых южных штатах действовали законы, допускавшие расовую сегрегацию и запрещавшие межрасовые браки. В 1964 году у дочери Ники Джанки и барабанщика Клиффорда Джарвиса родился сын Стивен. Родители Стивена никогда не жили вместе, Стивен рос с матерью и бабушкой в «Кошатнике». Когда он пошел в школу, его, как рассказывал мне сам Стивен, дразнили и били именно потому, что он мулат. С другой стороны, чернокожая певица однажды в присутствии Стивена обозвала его бабушку «аристократической шлюхой-женоненавистницей». Стивен растерялся, он был глубоко задет.

– Она меня словно ножом ударила. С тех пор я стал острее сознавать – ну, знаешь, какая у моей бабушки репутация. Меня это больно задевало. Я понял, что многие отзываются о ней именно так.

Я спросила английского фотографа Вэл Уилмер, которая в 1960-х годах много времени проводила в Нью-Йорке, каков ее опыт – белой женщины в мире джаза.

– Когда я впервые приехала в Нью-Йорк в 1962 году, во многих барах женщину без сопровождения мужчины не обслуживали, принимали за проститутку. Особенно трудно приходилось белым женщинам, общавшимся с чернокожими мужчинами. Хотя мир джаза был свободнее, прогрессивнее других слоев общества, расизм и сексизм и там процветали вовсю.

Журнал для чернокожих The Liberator опубликовал статью, поносившую жадных агентов, владельцев клубов и таких женщин, как баронесса Панноника де Кенигсвартер, – они-де выжимают все соки из несчастных музыкантов. Ника послужила «печальным примером мифа о том, будто спасение черного мужчины – в богатой белой женщине». Пренебрежительно отзывался о Нике и поэт и гражданский активист Лерой Джоунс, предпочитавший именовать себя Амири Барака: «Богатая дилетантка, фанатка. Что о ней говорить? Она располагала средствами, чтобы лезть туда, где хотела находиться, и делать то, что ей вздумается». Одна из Ротшильдов, узнав, что я собираю материал о Нике, писала мне: «Ничего интересного в ней нет. Валялась в постели и слушала музыку».

Художественная литература тоже не щадила Нику. Хулио Кортасар выпустил сборник рассказов, в который вошел рассказ «Преследователь» – о саксофонисте по имени Джонни (угадывается Чарли Паркер) и группе досужих любителей джаза во главе с на редкость противной маркизой Тикой (баронессой Никой), которая пристроилась к джазменам, чтобы придать хоть какой-то интерес своей бездарной жизни. Рассказчик комментирует: «По существу, все мы банда эгоистов. Под предлогом заботы о Джонни мы оберегаем лишь свое собственное представление о нем, предвкушаем удовольствие, которое всякий раз доставляет нам Джонни, хотим придать блеск статуе, воздвигнутой нами, и беречь ее, чего бы это ни стоило». Подружка Джонни по имени Дэдэ особенно злобствует. «Тика – просто прелесть, – с горечью говорит Дэдэ. – Конечно, ей это легче легкого. Явиться под занавес, раскрыть кошелечек – и все улажено»[16]. Подруга Ники Мэри Лу настоятельно советовала:

«Будут говорить всякие гадости насчет ревности и так далее, но ты должна помнить, что от известности не избавиться. Люди хотят все знать о тебе, как о Дюке Эллингтоне или о том же Монке… Что тут поделаешь? Ничего не изменишь… Научись жить с этим и улыбаться, как ты умеешь. Ты – Ротшильд, это превращает тебя в мишень. Дюпоны, Форды, Роки [Рокфеллеры]… хватает алчных богачей, которые горло друг другу готовы перегрызть, лишь бы сохранить денежки в кармане. Таким ты покажешься странной, но только посмотри на них: это убийцы человеческих душ, а ты так добра к тем, кого любишь».