Но никакой пишущей машинки!

Я вскрыл еще пару коробок и заглянул внутрь. Наткнулся на одну, где в пакетах лежало нечто, смахивающее на журналы.

Может, комиксы, о которых я забыл?

Я открыл верхний пакет.

Порножурналы.

Открыл следующий.

Тоже порножурналы.

Целая большая коробка порножурналов.

Они вообще чьи?

Я разложил несколько на полу и стал листать. Большинство были напечатаны в шестидесятых-семидесятых. На разворотах — женщины с отметинами от бикини, с бледными грудями и лобком. Многие сняты на природе. Женщины выглядывали из-за деревьев, лежали на полянке, модные в семидесятых цвета, массивные груди с большими сосками, некоторые чуть отвисшие. Сидя с затвердевшим членом на полу, я перелистывал журналы. Пара журналов оказалась из восьмидесятых, и в них вообще не было ничего необычного. В тех, что вышли в шестидесятых, женщины лежали, едва раздвинув ноги.

Он что, все эти годы хранил дома такие журналы? Прямо у себя в кабинете?

Неужто он вообще их покупал?

Я сложил журналы, встал и задумался. Надо бы их спрятать. Во-первых, нельзя, чтобы они попались на глаза маме. Во-вторых, мне хотелось снова их полистать.

Впрочем, действительно ли хотелось?

Это он их листал. Он их разглядывал.

Значит, мне нельзя. Иначе получится чересчур мерзко.

Я решил вернуть их на прежнее место. Мама все равно в эти коробки не заглядывает.

Что-то не срасталось. Все эти годы, пока я был маленький, охренеть, с тех самых пор, когда меня еще на свете не было, и до прошлого года он покупал порножурналы и хранил их у нас дома.

Охренеть.

Я открыл еще несколько коробок, и в предпоследней нашел пишущую машинку. Она была старая, механическая, чего и следовало ожидать, и если бы я обнаружил ее до порножурналов, то расстроился бы, возможно, даже не взял бы ее и настоял, чтобы мама или папа купили мне новую, однако сейчас, после того как я наткнулся на его порножурналы, это не имело значения.

Я отнес ее в дом и показал маме. Она лежала на диване.

— А неплохая, — пробормотала мама, прикрыв глаза.

— Да, пойдет, — сказал я. — Ты поспать хочешь?

— Немножко. Если я через полчасика не проснусь, ты меня разбуди, ладно?

— Хорошо, — пообещал я и поднялся к себе в комнату, где заново перечитал письмо от Лисбет.

Она в открытую признавалась мне в любви.

Такого со мной еще не бывало.

Ханна тоже это чувствует? Когда я говорю, что люблю ее? Потому что Лисбет я не любил. Мне нравилось читать написанное ею, но не больше. Это было приятно, и я радовался, что она мне это написала, но я смотрел на нее со стороны, она находилась вне меня. В отличие от Ханны.

Но испытывает ли Ханна то же самое по отношению ко мне?

Она же так говорит.

Значит, она со мной играет?

Почему я ей не нужен? Почему она не хочет, чтобы мы были вместе?

Ох, как же я нуждался в ней!

Мне лишь этого и хотелось! Ничего больше!

Строго говоря.

Но если я ей не нужен, с этим ничего не поделаешь. И тогда уже ничто не важно.

Я решил угостить ее тем же лекарством. Теперь уже все равно.

Я встал, подошел к телефону, снял трубку и набрал номер, кроме последней цифры. Посмотрел в окно. Две черные птицы оклевывали красные ягоды с растущих на противоположной стороне улицы кустов. Мефисто, согнув лапы и размахивая из стороны в сторону хвостом, наблюдал за птицами.

Я набрал последнюю цифру.

— Да, слушаю, — сказал ее отец.

Самое страшное — это когда трубку снимал он. Его дочь встречалась с другим, не со мной, и отец понимал, чего я добиваюсь. Бывало, мы с ней больше часа по телефону болтали. Поэтому мои звонки ему вряд ли нравились.

— Здравствуйте, это Карл Уве, — сказал я, — а Ханна дома?

— Подожди, сейчас посмотрю.

Я слышал, как затихли на лестнице его шаги, и увидел, что Мефисто подобрался ближе к птицам, а те, быстро дергая головами и ни о чем не подозревая, продолжали клевать ягоды. Потом в трубке послышались легкие шаги, я знал, что это Ханна, и сердце мое заколотилось быстрее.

— Привет! — сказала она. — Забавно, что ты звонишь, — я как раз о тебе думала!

— И что думала? — спросил я.

— Да просто о тебе.

— Чем занимаешься?

— Французским. По сравнению с прошлым годом это новый уровень. Сложновато. А твой французский как?

— Как и в прошлом году. Как тогда ничего не знал, так и сейчас. Помнишь, я однажды на контрольной четверку получил?

— Помню, ага. Ты еще такой гордый был.

— Еще бы. Вообще-то мне только двойки и ставили. Ясное дело, я обрадовался. Но я выкрутился довольно легко. Текст задания был довольно длинный, помнишь? Куча французских слов. Поэтому я просто переписал их в ответ, кое-где переставил местами, разбавил своими словами. И вот, пожалуйста, четверочка.

— Вот ты голова!

— Скажи, да?

— А ты сейчас чем занимаешься?

— Да особо ничем. Письмо получил и несколько раз его перечитывал.

— Ясно. И от кого?

— От одной девчонки из Дании.

— Вон оно что. А ты ничего не рассказывал!

— Ага. Там столько всего произошло, и я подумал… что тебе не особо интересно.

— Еще как интересно!

— Нет.

— И что она пишет?

— Что любит меня.

— Да ты же там всего неделю пробыл!

— Я же сказал, за эту неделю там много чего произошло. Мы переспали.

— Серьезно? — спросила она.

— Да, — ответил я.

Она помолчала:

— Зачем ты мне это рассказываешь, Карл Уве?

Я чуть помедлил, а потом сказал:

— Я же говорил, что тебе это неинтересно. Но ты сказала, что интересно. Поэтому я и решил рассказать.

— Ну да, — проговорила она.

— И еще… Когда это все произошло, я подумал о нас. Наверное, все это не… ну, понимаешь, наверное, зря я говорил про чувства. В смысле, к тебе. Письма эти, которые я летом тебе писал… Мне кажется, я эту влюбленность вроде как придумал. Понимаешь? Когда я познакомился с Лисбет… — Я на миг умолк, чтобы она запомнила имя. — Это было по-настоящему. Плоть и кровь. А не только мысли. А потом я получил от нее письмо и понял, что люблю ее. И это потрясающе! У нас с тобой все равно ничего не было. И сейчас нет. Поэтому… вот так. Я решил, что правильно будет тебе это все рассказать.