Один из документов, подшитых в материалах дела, гласил:

«М<инистерство> Ю<стиции>

Г<осподину> Судебному Следователю по особо важным делам Александрову

Прокурор Петроградской Судебной палаты

10 июля 1917 г.

№ 5762 гор. Петроград

Предлагаю Вам приступить к производству следствия о восстании 3–5 июля сего года…»

Александров приступил к следствию в тот же день. И с кого он начал допросы, даже не ознакомившись с обстоятельствами дела? С участников «восстания»? Да нет же — с Ермоленко, никакого отношения, казалось бы, не имевшего к этому «восстанию». Но Александров увидел связь, вернее, знал о ней, поскольку «восстание было организовано германскими шпионами», на встречу с которыми шел «важный агент» Ермоленко. Причем допрашивает последнего, что не менее удивительно, чем другие детали этой провокации, не в качестве обвиняемого, а… свидетеля. Самого важного свидетеля. Хотя знает, что тот подставлен то ли германским Генеральным штабом, то ли своим, то ли обоими вместе. Это подтверждали не только противоречивые показания Ермоленко, порой совершенно абсурдные, но и многие иные материалы, которыми располагал Александров, а впоследствии другой следователь — Соколов и глашатай того и другого — Бурцев. Скажем, в ходе следствия Александрову под грифом «секретно» поступило донесение Центрального контрразведывательного отделения о том, что германская разведка или не могла дать Ермоленко для связи «работника германского посольства в Стокгольме Свенсона», если бы поручала ему разведовательное задание всеръез, или сделала это для его провала, снабдив ложной информацией. В донесении сообщалось, что «Свенсон примерно с конца 1914 года или начала 1915 года покинул службу в Скокгольмской немецкой миссии, уехал в одну из провинций Швеции, но куда именно, пока установить не удалось». Александров и сам, судя по протоколам допросов, убедился в провокационной сущности появления Ермоленко в поле зрения русской контрразведки. Так, Ермоленко утверждал, что, кроме Свенсона, он имел возможность установить связь через объявление в газете со Скоропис-Иолтуховским. Вместе с тем, по его-же словам, когда ему в Берлине хотели организовать встречу споследним, он отказался, так как «побоялся» (!) этой встречи. Тогда же ему работники Генерального штаба (немецкого) якобы сообщили, что в России активно работает их важный агент Ленин, разместивший свой резидентский центр в доме Кшесинской. Александрову нетрудно было убедиться и в этой лжи, поскольку надуманный разговор Ермоленко с представителями германского Генерального штаба происходил в то время, когда Ленина в России еще не было. «Изобличенный» Александровым, Ермоленко стал выкручиваться и отказываться от данных ранее показаний, настаивая на том, что его «не так поняли», что о доме Кшесинской он услышал значительно позже, уже перед самой переброской его через границу. В протоколах все это записано. Но огласке предавалось совершенно иное: Ермоленко доставил ценные сведения, помагающие разоблачать Ленина и остальных большевиков как германских агентов. Главенствующую роль в распространении этих «разоблачительных сведений» взял на себя Бурцев. Вот что он рассказал Соколову, продолжившему постановку антибольшевистского спектакля, начатого Александровым. В августе 1920 года, встретившись в Париже с Соколовым, Бурцев говорил, «изобличая» Ленина: «Прибыв в Россию в 1917 году с целым сонмом навербованных им агентов, в чем ему открыто помогали немцы, он повел энергичную борьбу на развал России в самом широком масштабе. Первая его попытка к организованному, открытому выступлению, как известно, имела место в июле 1917 года. Она окончилась неудачей. Благодаря этому правительственная власть получила возможность обследовать ее. Это было сделано путем назначения предварительного следствия, которое тогда производил судебный следователь по особо важным делам при Петроградском окружном суде Александров. Я тогда был в курсе этого дела. Меня допрашивал Александров как свидетеля по делу. Я был в курсе этого дела, благодаря моим отношением также и к министру юстиции Переверзеву. По этому делу я получил очень ценный материал…» Но в том-то и дело, что этому материалу — грош цена в базарный день, поскольку в основе его лежали показания Ермоленко.

Довольно основательно разоблачил эти показания «германский агент» Козловский, которого черносотенная газета «Живое слово» в публикации без подписи «Ленин, Ганецкий и K° — шпионы» от 5 июля 1917 года представила «главным получателем немецких денег из Берлина». Опытный юрист, он сразу раскусил противоправный метод ведения Александровым следствия, изобличая также попутно лжесвидетелей, на которых, помимо Ермоленко, делалась ставка. Процитирую соответствующий документ из материалов дела:

«Г-ну суд. следователю по особо важным делам Александрову.

Заявление

Приведение в камеру суд. след. по особо важным делам Александрова для предъявления мне в порядке 476 ст. Уст. Уг. суд. следствия по делу 3–5 июля и знакомясь с таковым, я не мог не обратить внимания на нижеследующие, бросающиеся в глаза факты:

1. При допросе прапорщика Ермоленко последний показывает, что Ленин в Берлине останавливался у Иолтуховского, „в чем я и сам убедился“, — добавляет свидетель.

Допрашивающий его суд. след. Александров не находит нужным поставить вопрос о том, каким образом он сам в этом убедился…

5. Свидетель Ермоленко показывает, „что в Берлине 4 апреля нов. стиля ему говорили в германском штабе, что Ленин работает в дворце Кшесинской“, и судебный следователь Александров даже не спросил его о том, как это случилось, что герм, штаб говорил свидетелю о „работе Ленина во дворце Кшесинской“ в настоящем времени 4 апреля н. ст., тогда как несомненно известно суд. следователю Александрову, что Ленин на это время (22 марта рус. стиля) еще не приехал в Россию. И лишь по просьбе случайно прибывших в камеру суд. следователя Александрова обвиняемых Багатьева и Рахья во время нахождения в камере св. Ермоленко г. Александров предлагает свидетелю этот вопрос.

6. Когда тот же Ермоленко заключает целых три договора с немецким штабом о вознаграждении его за гигантскую работу… показывает Александрову, что „насколько он мог понять“ — „сношения по этой работе“ с штабом должны были облекаться в форму коммерческих выражений», г. Александров не предлагал ему вопроса, как же он, свидетель, не понял самого главного момента.

7. Когда этот же свидетель Ермоленко показывает: «Я сейчас не могу припомнить, называли ли мне банки или нет», на которые ему должны были выслать «чеки» из Стокгольма, г. Александров не находит нужным спросить его, а как же он, свидетель, получил бы эти деньги, не поинтересовался ли свидетель, подписывая 3 договора о вознаграждении, узнать у немцев, как же он будет получать эти деньги…

…Когда свидетель Кушнир,[137]лично наставлявшийся министром Циммерманом и фельдмаршалом Гинденбургом относительно шпионства, оказывается содержащимся в Киевской тюрьме по обвинению в мошенничестве, судебный следователь Александров не находит нужным проверить допросом этого же Кушнира, как это он был (по показанию его начальнику Киевской контрразведки) доставлен при возвращении в Россию до самой границы Швейцарии из Берлина и в то же время вернуться из Швеции в Россию: «первый раз, убегая от немецких предложений шпионства, второй в исполнение этих предложений…»[138]