— Ты хоть сам понимаешь, что говоришь? Это какой-то бред!

— По-твоему, я не прав?

— Знаешь что, звони сам. Телефон четырнадцать — ноль один — шестьдесят.

Заку приходится долго ждать, пока на другом конце снимут трубку.

Его лицо напряжено. Малин очень любопытно, как он подъедет к Пие Расмефог со своими вопросами. Она читала в «Корреспондентен» интервью с датчанкой — та, похоже, очень крута: где сядешь, там и слезешь.

— Добрый день, — говорит Зак, и Малин слышит, что хрипотца в его голосе отчетливее, чем обычно. Заметно, что он нервничает, не зная, как подойти к Расмефог. — Это инспектор криминальной полиции города Линчёпинга Закариас Мартинссон. У меня к вам несколько вопросов. Я могу задать их прямо сейчас?

Он выбирает слова тщательнее, чем обычно.

— Отлично. Дело в том, что женская футбольная команда фигурирует в расследовании убийства Тересы Эккевед… В каком смысле фигурирует? Этого я не имею права сказать… Нет, речь идет не о конкретном игроке, а о команде в общем и целом… Да, возможно… Но… Ну да, это можно назвать предрассудками, но… послушайте, успокойтесь! Мы расследуем серьезное преступление.

И вдруг неожиданно Заку удается взять разговор под контроль — видимо, Пия Расмефог поняла, что ей все-таки придется ответить на вопросы, раз ее команда фигурирует в деле.

— Есть ли среди игроков человек, более других склонный к применению насилия? Нет? Кто-нибудь странно себя вел в последние дни? Тоже нет? Ничего, что могло бы нас заинтересовать?

Зак отнимает трубку от уха — судя по всему, разговор закончен.

— Она в ярости. Даже не ответила на последний вопрос.

Карим Акбар впитывает свет вспышек, наведенные на него объективы телекамер словно говорят: «Ты существуешь! Ты особенный!» Журналисты, унылые или агрессивные, сидят рядами перед ним, по случаю жары одетые легко, но с неизменной небрежностью и богемной вычурностью, которую Карим ненавидит. Он мало что мог сказать им, и теперь Даниэль Хёгфельдт и язвительная журналистка из «Афтонбладет» накидываются на него за это молчание.

— Так вы не можете ответить на мой вопрос? — почти кричал Даниэль Хёгфельдт. — В интересах следствия? Вы не считаете, что общественность имеет право знать подробности, когда по городу разгуливает убийца? Тревога охватила город, мы это ясно видим, по какому праву вы скрываете информацию?

— Ничто не указывает на то, что мы скрываем информацию.

— Эти два преступления взаимосвязаны? — спрашивает девушка из «Афтонбладет».

— На этот вопрос я пока не могут дать ответа.

— Но вы прорабатываете эту версию?

— Это одна из гипотез.

— И как же выглядит эта ваша гипотеза?

— На данном этапе я не имею права этого сказать.

— Вы подозреваете Луису Свенссон в совершении одного из этих преступлений?

— Нет, на сегодняшний день нет.

— Так что, обыск в ее доме оказался ненужным?

Карим на несколько секунд закрывает глаза, слышит новый голос:

— Но на чем-то вы строите свои предположения?

Открыв глаза, он слышит слова еще одного журналиста:

— По нашим данным, она лесбиянка. Вы подозреваете, что в деле фигурируют однополые отношения?

— Без комментариев.

Сегодня ему приходится тяжелее, чем обычно, дискуссия жарче, чем когда бы то ни было. Неожиданно ему хочется уйти с этой сцены, вернуться на мостки у домика в Вестервике. Придется что-то им дать, чтобы они успокоились.

И он произносит — и уже выговаривая эти слова, понимает, что совершает ошибку:

— Следствие привело нас к необходимости проверить женскую футбольную команду Линчёпинга.

— Каким образом?

— Вы подозреваете, что в деле замешаны лесбиянки?

— Я не могу…

— Не руководствуетесь ли вы предрассудками, обращая внимание на женскую команду?

— Речь идет о конкретном игроке?

— Как это отразится на отношении к женскому футболу в целом?

Вопросы летят в него, как пули, как горящие осколки разорвавшейся бомбы.

«Проклятье!» — думает Карим.

Затем снова ненадолго закрывает глаза и думает о своей семье, о сыне, который научился плавать всего пару недель назад.

Киоск у пляжа неподалеку от Стюрефорса закрыт.

Вокруг дуба, возле которого не далее как вчера выкопали тело Тересы Эккевед, по-прежнему натянуты ленты ограждения. Купающихся мало — лишь одна семья с двумя маленькими детьми. Они сидят на подстилке у самой воды, словно их не коснулось то, что здесь произошло, — то, что для Малин заполняет все это место, разлито воздухе, ощущается в каждом звуке.

Славенка Висник. Владелица этого киоска, еще одного на пляже в Юльсбру и одного у бассейна в Глюттинге. Эту информацию дала им городская администрация. Но сейчас киоск закрыт, и Малин прекрасно понимает почему.

— В такой ситуации я бы тоже закрылась, — говорит она Заку, пока они нервно ходят по жаре взад-вперед перед закрытым киоском, стараясь держаться в тени, хотя и так уже достаточно вспотели.

Белая рубашка Зака прилипла к телу, ее бежевая блузка тоже.

— Да уж, люди стараются держаться подальше от этого места.

— Поехали в Юльсбру. Может быть, она там.

В разрешении, выданном администрацией, указан номер сотового телефона, но трубку никто не берет.

— Ты иди к машине, — говорит Малин.

Зак смотрит на нее, кивает и поднимается по склону к дороге, где повисла созданная зноем неподвижность, естественная, но при этом пугающая, словно все живое попряталось от жары.

Малин подходит к дереву, наклоняется и пролезает под лентами заграждения.

Углубление в земле.

Никаких огненных червей, но все же ее не покидает чувство, что земля в любой момент может разверзнуться и исторгнуть из себя убийственную массу яростно пылающего огня.

Тереса.

Ее там нет, но Малин все равно видит перед собой ее лицо. Один глаз открыт, другой закрыт. Следы удушения на шее. Выскобленное до белизны тело и темные раны — как заблудшие планеты в блестящем космосе.

Малин снова думает: «Как ты попала сюда? Кто пожелал тебе зла? Не бойся, я не отступлюсь».

Обещай мне это, Малин Форс, — не бросать поиски того, кто совершил против меня самое чудовищное преступление.

Я пытаюсь прикоснуться к твоим светлым теплым волосам, но мои пальцы, мои ладони не там, где ты, хотя я отчетливо вижу тебя, паря в небе прямо над тобой.

Девочки.