Брамин в неприметных серых одеждах шел мимо книжных рядов, привычно здороваясь со знакомыми продавцами, советуя ученикам приобрести познавательные книги, а не те, где изображена полуголая красотка на потертой обложке карманного томика. В таких делах практика приятнее теории, смущенные юнцы это и сами понимали, но за спиной учителя все же выбирали литературу по своему вкусу. Крушинину не нужно было оглядываться, чтобы подтвердить свои догадки: и сам был молодым, и сам не прикасался к учебникам, пока сессия не наступит.

Мысли его вернулись к сказке о сиянии света во мраке и явно не хватающему звезд с неба в ином смысле китайгородскому парню. Старик улыбнулся, сравнивая его широкоплечую фигуру опытного бойца с этой щебечущей стайкой учеников-воробушков, решивших вскладчину купить приглянувшийся бульварный роман и отчаянно торгующихся с продавцом за скидку. Кто мог бы подозревать столь сильный и тренированный ум в этой быкообразной оболочке? Только он сам, пожалуй, и мог…

Добравшись до своего жилища-кабинета, брамин присел за стол и задумался. Подпер голову рукой и чертыхнулся: на коже осталась краска. Половина браминского знака – книги – перекочевала с виска на ладонь. Придется рисовать заново. Молодым поблажек не делали, да они и сами с трепетом ожидали, когда же, наконец, получат право на это клеймо, подтверждающее: путь знания и просвещения избран всерьез и навсегда! Старшие часто не соблюдали собственных правил, но обязаны были хотя бы делать вид, постоянно наносимая на кожу тушь въедалась, но при желании можно и оттереть, чтобы обойти еще одно правило: запрет уходить далеко от Полиса. Иногда это было необходимо, темны порой дела несущих свет, и никому их не доверить из-за особой важности и секретности. Но сейчас дело само пришло к нему, облик благообразного брамина подошел как нельзя лучше.

Парень осторожничал и никому не доверял, требовалось еще немало с ним поработать, чтобы узнать, что именно он скрывает. Ради чего погибли три человека, а замкнутый, молчаливый Максим Белявский держит при себе какую-то военную тайну не хуже Мальчиша-Кибальчиша? Крушинин любил загадки и с удовольствием взялся за дело, обещавшее немало интересного. К тому же с подобным материалом еще не приходилось работать, убийца – несомненно, и даже опытный, профессиональный – успешно притворялся жертвой обстоятельств. Или не притворялся? Вот это и предстояло выяснить.

– Семен Михайлович! – окликнул его ученик, робко сунувшись в приоткрытую дверь. – Вас ожидают на Совете Полиса.

– Давно?

– Поспешите, без вас не начнут.

В свете лампы-коптилки простенький пасьянс не желал сходиться, Максим путал картинки на картах, а буквы с некоторых из них уже давно стерлись. Но лучшего развлечения с этаким напарником-молчуном себе придумать не смог. Может, и он также выглядел в глазах Коляна на блокпосте Китай-города? Тогда поделом ему за равнодушие… Семен Михайлович не обещал навестить, поэтому Максим погрузился в свои мысли, вяло перекладывая карты и ругаясь, когда ошибался. Терпеливо собирал колоду и раскладывал заново. Единственный пасьянс, который знал: по три карты веером, он еле помещался на небольшом ящике. Собирать карты по порядку на тузы приходилось уже в руках. Настроившись на многочасовую скуку, он даже не сразу заметил легкое гудение рельсов. Только увидев, как встрепенулся напарник, он повернул голову в сторону станции. Подъезжала дрезина, как и в прошлый раз, совершенно бесшумно, смазки для колес эти ребята не жалели.

– Ботинок-то вернешь? – послышался знакомый голос Скифа.

Максим пошарил под ящиком и бросил в темноту ботинок.

– Не попал, мазила! – светловолосый контрабандист был хорошо виден даже при тусклом освещении. – А носок сохранил?

– На шее ношу, как амулет, – буркнул Максим, отворачиваясь.

– Носи, носи… Говорят, от мутантов хорошо помогает.

– Слушай, что ты все время так веселишься? – Максим был рад, что Скиф цел и невредим, но еще хорошо помнил, во что обошлась помощь приятелю, который и спасибо, кстати, не сказал. И повода для веселья он сейчас никакого не видел.

– А чего грустить? Я жив, ты жив. Жизнь-то налаживается. Спасибо, браток!

Никита вдруг хихикнул, а в ответ на удивленные взгляды пояснил:

– Анекдот есть. Ползет боец по полю битвы, вдруг его кто-то окликнул: «Эй, браток, помоги!» Он оглядывается, видит тяжелораненого, которому уже не поможешь. Тот просит его добить. Боец оправдывается: патроны закончились, нож потерялся. Вот только граната осталась… Бросает гранату, взрыв, кровь во все стороны и тихий голос: «Спасибо, браток!»

Скиф смеялся до колик в животе, Максим уже не раз слышал этот анекдот, поэтому вежливо улыбался, ожидая, когда его «названный брат» придет в себя, тот утер слезы:

– Чудо-то какое! Заговорил наш Герасим!

Никита плюнул и ушел за дрезину, проверяя груз. Смешинка мгновенно исчезла из глаз Скифа, он шагнул к Максиму:

– Слушай внимательно: я тебе должен. Долгов не люблю. И могу сейчас увезти тебя отсюда к чертям собачьим! Согласен? – не дожидаясь ответа, энергичным кивком сам подтвердил свои слова. – Согласен. Только не говори мне, как барышня, что не готов, и надо еще вещи собирать. Нет у тебя ничего, и в Полисе делать нечего.

Максим пытался обдумать предложение, но в голове вдруг воцарился хаос из совершенно противоположных порывов: отказаться, потому что нашел друга и учителя в Полисе, или потому что остатки порядочности и чести не позволяли бежать от расследования кшатриев… Мелькнуло и трусливое: поймают – вообще убьют. Это же равносильно признанию вины. Но тут же вспомнилось ощущение, что он здесь задохнется в чуждой атмосфере интриг и вражды между двумя кланами. К тому же на станции не осталось ничего, о чем можно сожалеть. Пистолет, хоть и не заряженный теперь, лежал в кармане. Скиф вопросительно поднял брови…

– Только запомни: к чертям собачьим – это была вовсе не шутка. Вот они, за стенкой у вас сидят, – и он указал на гермоворота.

Дверь открывалась, за ней поджидали темнота и неизвестность. Если Максим чего и боялся, то не темноты. Путь открыт, он выполнил задание смотрящего и может возвращаться домой. Скиф уже уселся за рычаг дрезины и молча выжидал.

– Ну, где ты там? Поможешь или нет?

Максим отмахнулся от Никиты, все еще стоял посреди туннеля, не сводя глаз с открывшейся перед ним бесконечной норы, оттуда тянуло холодом и сыростью, пахло плесенью и чем-то еще, прочно связанным с опасностью, вызывающим тревожное чувство… Землей. Так пахло осенью на кладбище, на похоронах деда, Максим был тогда еще мал, а отец считал его уже достаточно мужчиной, чтобы вынести эту грустную церемонию. Мальчик не сдержал слез, но ничуть не испугался, а после осталось ощущение, что слова «последний долг» вовсе не пустые и не книжные. Ведь он оставался рядом с дедом до конца, хорошо, что отец не уступил просьбам матери не травмировать ребенка. Если бы не удалось попрощаться, боль была бы еще сильнее, а мужчина должен делать не только то, что просто и легко.