И Запад глядит, разинув рот: что скажешь против степной логики? Что скажешь Тамерлану? Борись за демократию? Тамерлан лишь улыбнется в ответ — он не плох, и не хорош, он просто такой, какой есть: идет вперед, как степной пожар, вот и все. Возразить ему невозможно. Западу нечего противопоставить Тамерлану; организм Запада дряблый и ожиревший от демократии, Запад сам угробил свою философию и искусство, он не умеет ничего сказать поперек — говорит только то, что выгодно. Никакого гуманизма, никакой философии — остался один постмодернизм и декоративные квадратики вместо искусства.

Тамерлан — естественный азиатский ответ на эту дряблость. Тамерлан и степняки равнодушны к культуре, но инстинктивно тянутся ко всему, что может пригодится. Финансовая цивилизация? Ну, пусть будет и она: какая есть, такую и возьмем; мы идем вперед и забираем территории и все, что блестит. По пути возникают проблемы, мы проблемы решаем. Много славян в банке не поместится — и так судьба Украины была решена. Фашизм классический здесь совсем не при чем. Это просто такая новая степная история.

Словом «капитал» обозначен порядок, правящий миром. Капитал есть изъятая из человека жизнь, которая стала овеществленной стоимостью. Данный процесс описан Марксом подробно.

Но первое значение слова, вынесенного в заглавие, отсылает к богословским трактатам, к «Сумме» Фомы Аквинского (словом «сумма» обозначали сопряжение разных понятий воедино).

Правильно читать название «Капитал» как «Сумма истории»; Карл Маркс написал труд, который подводит итог развития западной цивилизации: надо объяснить, почему много горя, и найти выход из беды.

В те годы, когда Маркс взялся за работу, западный мир переживал очередной кризис управления, который (в силу технического главенства западной цивилизации) отражался на мире в целом.

Такое состояние в обществах наступает с известной регулярностью: все механизмы портятся. В сходных условиях разлаженного механизма Римской империи рождались проповеди Нового Завета.

Маркса часто изображают причиной коллапса: не будь марксизма, развитие цивилизации продолжалось бы мирно и ширилось. Булгаковский профессор, у которого революционные побирушки украли калоши из парадного, думает, что воришек подучил Маркс. Шпенглер называл марксизм предвестником гибели западной цивилизации, хотя Маркс все свои труды посвятил именно спасению таковой — и гибели западной цивилизации (в отличие от Шпенглера) не предрекал. Маркс даже капитализм отнюдь не ненавидел, все наоборот. Он полагал, что именно капитализм способствовал развитию цивилизации, но однажды стал препятствием этого развития, — и Маркс фиксировал особенности мутации капитала. В сущности, Маркс хотел спасти то, что построил капитал и что рушилось у него на глазах, от дальнейшего хаоса. То, что этот хаос наступает, он увидел и объяснил причину и характер беды. Он предложил выход из положения — так врач выписывает рецепт. В дальнейшем те, кто приняли некоторые из прописанных лекарств (не все и бессистемно), разочаровались в рекомендованном лечении; некоторые усомнились в наличии недуга.

Написал бы Маркс свой «Манифест коммунистической партии» или нет, это не отменило бы череду европейских революций 1848 года, Франко-прусскую войну и последовавшую за ней войну мировую. Толпы рабочих, скандирующих: «Хлеба или свинца!», и генерал Кавеньяк, делегированный для расстрела рабочих, — это совсем не Маркс придумал.

Подобно тому как нет вины Ленина в том, что началась Первая мировая война, которая сделала русскую революцию возможной (или неизбежной), так нет и вины Маркса в том, что в 1848 году пришло время подводить итоги европейской истории.

Фраза «Век расшатался» звучит в мире, когда кончается очередной цикл мирового порядка. Должен прийти человек, который соединит распавшуюся связь времен. В те годы нашлось несколько людей, претендующих на роль спасителя Европы: именно таким был Бисмарк, подобные амбиции имел Наполеон III, вот и Маркс взял на себя эту миссию. Время нуждалось в директивном решении: прусский юнкер стал собирателем германских княжеств (в перспективе — конструктором Европы), племянник Бонапарта, авантюрист, стал президентом, затем императором Франции, в те же годы живописец из Экса Поль Сезанн решил, что восстановит гармонию в искусстве: надо, по его словам, «оживить классику на природе», т. е. воссоздать утраченный порядок.

Восстановление — весьма существенный компонент рассуждений: никто из них не был просто ниспровергателем, но каждый мнил себя восстановителем порядка вещей. Собственно, Луи Наполеон говорил практически то же самое, что и Поль Сезанн; надо сказать, что, когда все эти люди подыскивали слова для выражения идеала, они часто пользовались одними и теми же словами. То, что Маркс обозначал как цель социального развития, выглядит как античный полис, лишенный обязательного рабства; Бисмарк желал возродить рейх, т. е. античную империю; Сезанн хотел приспособить классический канон для современного видения природы — это все тоска по утраченной античной мере вещей. Выражаясь словами Христа: «Не изменять закон я пришел, но исполнить». Подобно прусскому юнкеру и живописцу из Прованса, журналист «Новой рейнской газеты» почувствовал в себе призвание вдохнуть в западную историю новые силы.

Каждый из этих планов претендовал на универсальность: так и во времена крушения Pax Romana существовало несколько проектов переустройства сознания Европы — помимо планов готов или бургундов, помимо логики мелких землевладельцев существовала также христианская доктрина, которая наряду с другими претендовала на глобальный план изменения общества. Все эти проекты состоялись.

«Классика на природе», прусский порядок, призрак коммунизма, бродящий по Европе, — это все разные названия одного и того же явления: пользуясь выражением Гегеля, данное явление следует назвать «мировым духом». Всякий пытался определить мировой дух, выразить его через арсенал понятий, каковым располагал. Однако цель разнородных усилий сходна: все тщились гальванизировать титаническую мощь западной цивилизации. Это не имеет отношения ни к смене цивилизаций (модель Тойнби), ни к угасанию активности этноса (теория Гумилева), ни к закату цивилизации (прогноз Шпенглера). Речь об ином: история Запада подобна истории феникса, она приходит к концу, сгорает и тут же возрождается из огня; то, что в исторических циклах именуется «возрождением», есть оживление античного проекта; внутри данной западной цивилизации, рефлективно-традиционной, и строились рассуждения.

К конкурентам-спасителям относились ревниво. Маркс выделял Луи Наполеона как объект особого презрения, и Бисмарк тоже Наполеона III презирал; так Пушкин концентрировал презрение на историческом писателе Булгарине, а Гоген специальным образом не любил салонных импрессионистов — большой мастер не терпит профанаций.

Трудно отрицать влияние Бисмарка на мировую историю, однако многим показалось, что Маркс повлиял на мир сильнее всех прочих: он в корне изменил историю человечества. Впоследствии выяснилось, что изменения относительны, и тогда на Маркса обиделись. Бисмарк, как полагает большинство, был человеком ответственным, хотел разумного; а Маркс — шарлатан. Не дал бы немецкий еврей (так высокомерно именует Маркса англичанин Тойнби) нам своих таблеток, мы бы жили припеваючи; из-за рецептов «Капитала» совсем худо стало.