никто не знает, какие отношения связывают вас с гражданкой Кейн. Стыдитесь, вы женатый человек. Ваш моральный облик вообще не дает вам права выступать по существу вопроса!

— А вам? — не постеснялся Эдичка, с подчеркнутым презрением бросив взгляд в сторону Гайтенко.

Гайтенко гордо промолчал. И даже не поморщился.

Алиса вспыхнула:

— Да как вы смеете!.. — оскорбленно дернулась Цуцко.

— Смею, — брезгливо бросил Эдичка и вновь с нажимом обратился к Рудасу: — Альберт Михайлович…

— Эдуард Евгеньевич, достаточно, — прервал его заведующий, в свою очередь поднимаясь с места. — Пожалуйста, присядьте… — Хазаров, чуть помедлив, мрачно сел. — Мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь и дальше позволял себе высказывания, о которых впоследствии придется пожалеть, — довольно жестко заявил заведующий. — Лично я не сомневаюсь, что ситуация, сложившаяся вокруг Дайаны Германовны Кейн, не более чем недоразумение. Поверьте, Яна, я не был сторонником такого обсуждения и с сожалением вынужден признать, что этот разговор лишь усугубил злополучное стечение нелепостей. И тем не менее. — Рудас помолчал. — Надеюсь, вы сможете понять…

Поняла. Я уже без всяких экивоков поняла, что дело очень плохо. Сразу бы могла сообразить, в начале разговора, когда Алиса пошла ему наперекор. Не посмела бы она, не будучи уверенной, что дело еще хуже.

— При всей своей абсурдности ситуация сложилась действительно двусмысленная, — продолжал заведующий. — К сожалению, на этом фоне факт нарушения служебной дисциплины, связанный с выездом на вызов на личном автотранспорте, стал камнем преткновения. Данный факт — при других условия простительный, но с формальной точки зрения достаточно серьезный, — через мою голову был доведен до сведения главного врача. Увы, Зарина Ивановна заняла чрезвычайно жесткую позицию и своей властью приняла следующее административное решение…

Рудас взял бумажку со стола. Ворохнулась и сжалась тишина — наверно, как в суде перед оглашением приговора.

— Решение это таково, — объявил заведующий. — Приказом главного врача медучреждения Зарины Ивановны Басмаевой доктор отделения «неотложной помощи» Дайана Германовна Кейн за нарушение служебной дисциплины переводится в регистратуру поликлиники на должность медсестры вплоть до окончания должностной проверки. — Рудас отложил приказ. — Извините, Яна… Повторяю, это не мое решение и ни в коем случае не моя позиция. Со своей стороны я полностью уверен, что недоразумение в самом скором будущем успешно разрешится… Вопросы есть, коллеги?

Коллеги прятали глаза.

— Хорошо, тогда на этом всё… Да, последнее: Яна, вы должны представить объяснительную… — Рудас посмотрел на мое лицо, как будто стушевался и добавил, не глядя на меня: — Можно не сегодня.

Да, не сегодня…

Лучше не сегодня…

А сегодня…

Сегодня я всё-таки не выдержала — закурила.

Мне никогда не было так стыдно и так плохо, даже в первый (и единственный) раз в жизни в абортарии. Плохо — просто, по-жизни хуже некуда, стыдно — еще и за коллег, согласившихся считать меня преступницей. (Пусть не считать, довольно — допускать; на объективность у меня не было ни силы, ни желания.) Всякое изгойство унизительно — тем более вот так, ни за что и ни про что, на глазах и с помощью людей, которых я даже и сейчас числила своими. А свои смолчали, как одобрили…

Рваный ветер норовил брезгливо мазануть меня по физиономии. Осклизлый ветер, пакостный, стылый, как постылый. Дождя как будто не было, но лицо отчего-то враз заморосило. Понятно от чего, но лучше бы от ветра — лучше думать так, хотелось думать так, а значит, было именно вот так. Сопли подбери, кретинка с выставки! Не скажу, что кстати, но еще же младшенькая значилась на повестке дня — тут захочешь, а не рассупонишься.

До Лерки ходу мне было три квартала. В первом же попавшемся ларьке я бездумно купила пачку «Кэмела» вместе с зажигалкой. Жадно закурила, с отвычки закружилась было голова, но вроде в самом деле полегчало. Уф-ф… Оно хоть и противно, однако в руки брать себя всё-таки пришлось — не хватало мне сестре празднество испортить! Всё, некогда сейчас, переживу… как-нибудь потом допереживаю. И никакого раздрая, раздрипа и растрепа. Всё. Точка. С новой строчки.

Сестренка встретила меня в домашнем затрапезе — ежели, конечно, затрапез может быть каким-нибудь другим, кроме как домашним. И ежели вообще надетое на ней кимоно не кимоно, сари не сари, нечто шелковое взбалмошных цветов, на сестренке исключительно удачное, могло бы обзываться затрапезом. Ага, вот как всегда — хотя бы и в общении со мной младшенькая не упустила случая развернуть себя во всем великолепии. А почему бы нет? Правильно, жить нужно красивее.

— Наконец-то, Янка, проходи! — сестренка жизнерадостным тайфунчиком чуть ли не внесла меня в прихожую. — О, ты типа порыжела? А что, свежо, тебе идет, самая сермяга, — заметила она. — Ну, давай, давай, не терпится, пошли, оценивай квартиру!

— Погоди ты, дай хоть куртку снять, — улыбнулась я. — Уймись слегка, я дух переведу. К тому же перво-наперво тебе подарки причитаются, я их уже замаялась таскать. Видишь же — сумец по швам трещит!

— Да, сумка у тебя как таракан беременный. Интересненько… — Лерка спохватилась: — Ты видеокамеру взяла?

— Обижаешь, младшая. Держи, — я извлекла из доверху забитой сумочки портативную японскую игрушку, — и еще кассета про запас… Так, а это от отца, — передала я младшенькой конверт с зелеными купюрами, — было велено вручить точно в день рождения. Объятия и поцелуи прилагаются.

— Фатеру виват! Признаться, очень кстати, а то я с этими квартирными делами в кошелек смотрю, а там — слово на три буквы. Финансово-половой кризис называется.

— Догадываюсь. А финансово-половая недостаточность, надо полагать, это когда смотришь в кошелек, а там даже и трех букв не ночевало?

— Во-во, где-то как-то так, что-то типа вроде. Соображаешь, старшенькая!

— Ну. А теперь — внимание!..

Говорят, подарок должен быть вещью дорогой, в хозяйстве бесполезной, а значит, респектабельной. Врут, поди, но не кофеварку же сестре прикажете дарить, паче чаяния ее без меня подарят, тем более она у младшенькой уже по-моему есть. Признаться, в этот раз с сестренкиным подарком мне крепко повезло. С детских лет, с наших общих новогодних праздников, младшенькая сохранила слабость к свечам и подсвечникам. Ну еще и к гороскопам тоже, но при таком раскладе астрологией, положим, можно пренебречь, а вот подсвечники…

Тут подоплека в чем: среди прочих антикварных мелочей у Елизаветы Федоровны имела место быть чертовски занятная вещица — этакий похабно-обаятельный сатир с чашечкой для свечки. Еще в те времена, сразу после переезда Леры в Петербург, когда мы обитали вместе у Пяти Углов и порой пивали чай в комнате соседки, сестренка на него здорово запала. Продать сатира тетя Лиза отказалась наотрез, младшая настаивать не смела. Так