Телефонные звонки, заказные письма… Бетти обо всем догадалась. Она заставила мужа рассказать, как все было, а потом вышвырнула из дома. Еще повезло, что подвернулась эта квартирка за шестьсот двадцать пять долларов в месяц — местечко, хотя и с огромной натяжкой, все же считалось Бакхедом. К примеру, кто-нибудь спрашивает: «Где вы живете?» И Рэй отвечает: «А, там… в верхнем Бакхеде». Сирья тоже сменила место жительства — уехала из Финляндии и поселилась где-то поблизости, в Декейтере, округ Де Кальб. Она родила сына в госпитале при Университете Эмори, сделав его гражданином не только Америки, но и Джорджии. И нарекла Пиетари Пяйвяринта Пипкасом — кажется, в честь знаменитого финского писателя. А теперь требует пятнадцать тысяч в месяц на содержание ребенка. Она что, смеется? Какой-то нездоровый у нее юмор. Никак не уяснит себе, что Пипкас получает, если без вычетов, десять тысяч восемьсот тридцать три. Взяла бы калькулятор да посчитала — сто тридцать тысяч разделить на двенадцать.

Он предложил ей триста долларов в месяц. Хотя и этого не мог себе позволить! Надо ведь платить и за свою хибару, и за дом с участком в Снелвиле, да еще давать деньги на Брайана и Обри (зубной врач и всякие разные внеурочные занятия). Потом — Бетти на лечение: у нее хроническая фистула. К тому же приходится оплачивать судебные издержки, которые его заживо съедают — и так уже превысили все допустимые пределы! До чего же все отвратительно! Все! Малыш Пиетари Пяйвяринта Пипкас где-то там… в округе Де Кальб… ест, гукает, снова ест… Ест и растет, ест и растет… требует все больше и больше… И она, финская femme natale[12], будет из кожи вон лезть, она ведь хорошая мать… Этот маленький паршивец, этот Пиетари Пяйвяринта Пипкас, плод нелепой финской аллитерации, малец, народившийся в Джорджии… он, что называется, ее «талон на обед»… Он ест и растет и однажды поднимется с четверенек и пойдет уже на двух ногах…

— Тоже мне умник, дурная твоя голова! Ты посмотри — сейчас твой сын съедет с крыши этого старого драндулета и шмякнется башкой об асфальт! А все потому, что такой кретин, как ты, не в состоянии одновременно грузить в машину вещи и смотреть за собственным дитятей!

«Опять та жена… Кошмарная грубость… А все же человеческий голос!»

Господи, до чего же Рэю хотелось услышать ответ мужа. Любой, какой угодно, лишь бы услышать. Лишь бы звучал человеческий голос. «Эй, кто-нибудь!..»

Отсутствие работы было для Конрада Хенсли несчастьем и отбрасывало тень на все вокруг, да и это «все» тоже не больно-то радовало. Стул, на котором Конрад сидел, стоил девять долларов девяносто пять центов; это был складной алюминиевый стул с клетчатым нейлоновым плетением, которое уже начало обтрепываться по краям. Коврик под ним — из обработанного волокна агавы; когда дети ходили по ковру босиком, на пятках у них отпечатывалась решетка. Журнальный столик — из какой-то фанеры; его ножки крепились на дюбеля, а по центру протянулась трещина — сегодня утром Карл, пятилетний сын Конрада, стукнул по столу большим пластмассовым роботом-динозавром.

Конрада охватил приступ ненависти к самому себе. Он и сам выглядел ничуть не лучше. Футболка износилась, да и мала стала, прямо в обтяжку — раздался за полгода усердных трудов на складе в качестве вьючного животного. По той же причине жали и джинсы ниже бедер, к тому же на одном колене появилась прореха. На ногах — шлепанцы с пластиковой подошвой и резиновыми ремешками… «Нет!» закрадывалось ему в сердце… и это как раз тогда, когда он сел за учебник, взяв его своими огромными ручищами погрузчика (Конрад с любопытством и восхищением оглядел свои руки). На мягкой обложке учебника написано: «Симпа Тэкникс: самоучитель по текстовым редакторам всех типов».

Его очередным проблеском надежды — а сколько их уже умерло — было оклендское бюро «Контемпо Тайм», постоянно помещавшее в «Окленд Трибьюн» и «Уолнат Крик Обзервер» объявления: «Требуется контроллер обработки текста». Под контроллером имелась в виду не машина, а человек, работающий с программой текстового редактора. Бюро требовались временные работники. О собственном компьютере Конрад даже и не мечтал, но в школе с информатикой у него было в порядке. Конрад поглядывал то на убогий стол с трещиной, то на свои рваные джинсы; вещи будто бы насмехались над ним, дразнили: «Неудачник! Безработный! Не отец, а так… сплошное недоразумение!»

Но разве может что-нибудь или кто-нибудь иметь приличный вид в такой дыре? Они жили в двушке — доме на две семьи. Вариант из дешевых — ни Конрад, ни Джил никогда о таком не слышали, пока не въехали сюда год назад. За пределами Восточного залива подобные дома не встречались, но здесь, в Питсбурге, в тридцати милях от Окленда, многие жили в двушках. Их строили лет пятьдесят назад, после Второй мировой, и теперь они сильно обветшали. Частые шеренги одноэтажных домишек с крошечными задними двориками. Каждый дом был разделен пополам — получались две тесные квартирки, похожие как две капли воды. Стоя у себя в кухне, можно услышать, как через стенку, в другой, точно такой же кухне, жарят бекон. И чтобы выбраться из этой конуры, Конрад работал, выкладываясь без остатка. Но распрощаться с двушкой никак не получалось; между тем отложенные четыре тысячи семьсот долларов таяли прямо на глазах. Вдруг из-за стены донеслось:

— Мала шалю!

Вот уже второй день Конрад только это и слышал. Фраза навязчивым припевом засела в голове. «Мала шалю». Конрад никак не мог понять, что же это значит. Судя по голосу, произносившему эту тарабарщину, и по голосам, иногда отвечавшим, за стеной поселились азиаты. Семейство въехало два дня назад, но Конрад пока еще никого не видел. Судя же по звукам, там обитала тьма народу. В двушки кто только не селился: камбоджийцы, лаосцы, тайцы, вьетнамцы, корейцы, индийцы… В крошечную квартирку набивалось по восемь, а то и по десять человек.

— Мала шалю!

На этот раз громкий вопль. И тут же высокий голос девушки:

— Ты не…

Остальное Конрад не разобрал, понял только начало: «Ты не…»

Затем — сильный грохот, как будто упал шкаф или что-то в этом роде. Конрад вскочил. Что они там вытворяют? Снова возня и снова крики. Судя по всему, действие происходило уже в кухне. Конрад перешел туда.

— Мала шалю!

— Ты не…

Жуткий шлепок. Теперь обе воюющие стороны переместились из кухни в гараж, а это, скорее всего, значило, что они уходят из дома. Большинство жильцов заходили в дом и покидали его через гараж, выходивший прямо на улицу. К беспокойству Конрада теперь примешивалось отчаянное любопытство. Он прошел через сетчатую дверь кухни на свою половину маленького гаража.

Дверь в гараж была поднята, открывая ослепительно синее безоблачное небо — совсем не редкость для весенней поры на побережье залива Сан-Франциско. Конрад глянул через дорогу — на него смотрели разверстые зевы таких же гаражей, выставивших на обозрение захламленное нутро. Жильцы парковали машины у домов, а гаражи использовали вместо чердаков, а то и вообще непонятно чего. Прямо напротив был гараж одного оки по имени Каннабис Таттл. Перед гаражом, в самом конце покатой бетонной площадки, лежал кусок гудрона. Конрад догадался, что это сам Каннабис возится под машиной, наполовину загнанной в гараж. В проеме между бампером и стеной гаража Каннабис наверняка занимается тем, что добывает масло, извлекая его из старых бочек, в которых раньше хранились нефтепродукты, — у него можно было поменять масло и смазку со скидкой. Конрад и сам прибегал к услугам парня, однако экономия выходила небольшая. Через три двушки жили сикхи. Человек пять-шесть индийцев сидели в каких-то невероятного вида креслах — гараж им заменял веранду. Мужчины были в тюрбанах и с бородами, в широких у талии и сужавшихся книзу штанах. Сикхи заслуживали всяческой похвалы за порядок — в гараже не было ничего, кроме кресел.