скрывшись за углом, достала из сумки планшет, активировав. На нужное наткнулась сразу — ролик был в Сети Рийска, которая пока работала.

— Сограждане, друзья, единомышленники, — со скорбным лицом говорил мужчина на экране планшета. Внимание привлекла его одышка, испарина на белом высоком лбу и траурная лента, закрепленная у правого плеча, выделявшаяся на фоне темно-серого костюма. — Сегодня мы потеряли нашего лидера, вождя, авторитета для каждого гражданина Дель-Эксина, Ровальда Базеля. Мы все безмерно скорбим об этой утрате…

Слова нагромождались друг на друга, громыхали и хрипели, но проходили мимо моего осознания. Похолодевшими пальцами я вцепилась в планшет, отсутствующим взглядом смотрела в лицо говорившего и старалась осмыслить всего одну фразу: президент мертв.

— Что ты здесь делаешь? — раздался грубый вопрос над ухом.

Вздрогнув, очнулась, взглянула в лицо незнакомого мужчины, раздраженное, с искривленными от неприятия губами. Судя по знакам на плечах, сотрудник администрации уны.

— Простите, задержалась. — Мгновенно убрав планшет в сумку, я отвернулась и быстро направилась в корпус общежития.

Предположение было верным: когда пришла в комнату, доступ в Сети уны и местную был закрыт. Оставили лишь подключение к модулям и учебным блокам «Пикса три».

Президент мертв. Неудивительно. Или удивительно? Сколько ему было? Кажется, сто четыре. Хотя со всех плакатов, голографий, инфоэкранов и прочих носителей на граждан взирал солидный мужчина в возрасте, но с хитрым, умным взглядом, с молодившими его острыми скулами, высокими бровями, все знали: этим голографиям лет тридцать, а то и больше. Ровальд Базель уже давно не появлялся на публике, его устами говорили многочисленные секретари, помощники, премьер и прочий штат чиновников. Ходили слухи, что на самом деле лидера и первого человека в стране давно нет, что он умер или выжил из ума, а у власти просто приспешники, те, кому крайне невыгодна кончина и недееспособность покровителя…

Ну, видимо, что-то изменилось. Одни люди решили сместить других… Президент мертв. И вместе с ним мертв старый Дель-Эксин, старые правила, договоренности и законы. И это плохо. Очень. Поэтому жизнь замерла не только в уне, не только студентов отделили друг от друга, заперев в комнатах, в каждом городе сейчас установлен комендантский час и запрет на собрания.

Президент мертв. Критическое положение, чрезвычайное.

Отложив ставший бесполезным планшет, я легла на кровать, уставилась в потолок. В комнате была установлена комфортная температура, но по коже продирал мороз, меня трясло, а сердце гулко колотилось, его стук противно отдавался в висках.

В последний раз власть менялась тридцать четыре года назад. И тогда Дель-Эксин умылся в крови граждан. Митинги, пикеты, столкновения… Затем — страшный дефицит, реформы, криминальность, голод, сегрегация. Об этом рассказывала мама, пока была здорова. В одном из уличных боев погиб мой дед… Мать и бабушка с трудом выжили в тяжелых условиях.

Именно с легкой руки Базеля в стране появились неотмеченные: так лидер отделил (или обделил) тех, кто не желал принимать его политический курс, от лояльных. Неотмеченные поселились в собственных общинах, кварталах, держались вместе, потому что, по сути, не имели никаких прав. До сих пор убийство или же причинение вреда человеку, не носящему ди-чип, не несет никаких катастрофических последствий для виновного. Крупный штраф и пометка в личном деле — самое суровое наказание, которое помнит судебная система.

Мама воспользовалась первой же возможностью изменить свой статус. Я подозревала, что в ее безумии виноват не только дар, но и сама жизнь: она стала чужой для неотмеченных, но и в элитный мир Дель-Эксина не вошла. Никто. Ноль, к которому искусственно приставили единицу. Уродина. Отщепенка, продавшая себя за блага.

Я, как плоть от плоти ее, такая же.

Теперь власть сменилась. Сменятся и настроения общества. Кто на этот раз будет под ударом? Тогда вырезали неотмеченных, а сейчас кого? Судя по всему, неблагонадежных, того, кого сочтут таковыми… И как раз отношусь к ним. Как дочь своей матери.

Темнело. За окном грязной серостью наливался вечер. Свернувшись клубком, подтянув колени к животу, смотрела в него, дрожа, подавляя страхи, сглатывая колючий комок слез, застрявший в горле. А потом я встала, переоделась в тренировочный костюм, приблизилась к дверной панели, сосредоточилась.

Успокоиться, не думать. Просто действовать.

Из-за эмоционального шторма дар обострился до такой степени, что могла чувствовать каждую молекулу воды в этом корпусе — безумный, жуткий зуд в голове и по жилам. Всесилие пьянит, а еще грозит перенапряжением и смертью.

Ощущать и управлять водой. В том числе в человеческих телах. Их было более пятидесяти. Коснулась силой почти каждого, вычленяя нужных — дежурных, совершавших обход: один поднимается на этаж выше, другой как раз в коридоре подо мной. Проскользнуть незамеченной просто.

Впрочем, камеры мои передвижения отследят, как и сирс. Отследят, но не остановят. Так что к дьяволу их. Менее всего волнуют последствия. Это не нарушение, это — вопрос выживания.

Я неслышно бежала по коридорам. Поворот, еще один, переход, лестница. Остановиться, прислушаться, прощупать корпус даром, найти дежурных. Вовремя спрятаться в проеме, затаиться. И снова бежать, бежать…

Он как-то почувствовал меня у своей двери. Отследил по сирсу, синхронизированному с его? Ощутил ментально? Не имеет значения. Важно то, что панель немедленно отъехала, стоило мне приблизиться, а я, шагнув внутрь, тут же оказалась в крепких объятиях, точно напуганный ребенок, вцепилась в Тэппа, содрогаясь, задыхаясь. Мы вместе.

Меня накрыло таким облегчением, полнотой ощущений, что обмякла. В этом кошмаре, в мире стремительно меняющихся обстоятельств существовало только одно, за что следовало ухватиться, не отпускать, что спасало от безумия, что было стабильным центром. Иоданир Тэпп.

Его ладонь размеренно гладила меня по спине, ноздри забил его аромат, остро сладкий, льдисто травяной, подбородок упирался в макушку. И я успокоилась, тревога перестала мутить сознание, дрожь ушла. Вздохнув, чуть отстранилась, запрокинула голову, взглянула в бесстрастное лицо и прошептала:

— Я хочу уехать, сбежать отсюда. Мне страшно здесь оставаться.

Наклонившись, он коснулся своим лбом моего. Я прикрыла глаза. Да, это не слияние, но тепло, сила, уверенность Нира окружили, захватили так же, будто наши разумы вновь стали едины.

Мы оба удовлетворенно выдохнули.

— Чего ты боишься? — спросил он негромко.

— Неизвестности. Неопределенности. Завтрашнего дня. Ты поедешь со мной?

— Зачем? Все известно, определено, Мия. Да, Базель мертв, но сценарий давно прописан. Будет временное правительство…

— Будет война, Нир.

— Чем она тебя не устраивает?

— Тем, что не хочу умирать.

Тихо усмехнувшись, Тэпп выпрямился, ласково провел пальцами по моему лбу, щеке, коснулся губ. Я растаяла, еще больше расслабилась.

— Карамелька, ты еще не поняла разве, что твою судьбу, мою судьбу я сам решаю? Ни сдохший