Кортес победил. Император встал на его сторону и одобрил его действия.

Медельинский клан торжествовал. Родриго де Пас и Франсиско де лас Касас поспешили сообщить эту новость сначала на Кубу, где Веласкес чуть не задохнулся от бешенства, затем в Мехико, где Кортес отпраздновал свой триумф. Фонсека был смещен, и во главе Совета Индий встал Лоаиса, назначенный императором Карлом 8 марта 1523 года. Епископ Бургоса скончался от огорчения в следующем году, а Веласкес, пораженный анорексией, скончался от голода в Сантьяго-де-Куба. Превратившись в скелет, он угас в 1524 году. Взволнованный взгляд Кортеса встречался со светившимися счастьем глазами Марины: это была их общая победа.

Идеализация смешения рас

Эрнан был не одинок в своем стремлении изменить окружающий мир. Все интеллектуальные круги тогда кипели и бурлили в поисках наилучшего пути выхода из теней Средневековья; все хотели покончить с коррупцией и пережитками прошлого. Во главу угла ставился человек и его личная свобода. В этом хоре первый голос принадлежал, естественно, религиозным течениям. Лютер, Эразм Роттердамский и Томас Мор наиболее известны среди лидеров идеологических движений, но волна протеста против засилья отживших порядков не обошла стороной и испанских реформаторов-францисканцев, в среде которых появились собственные комунерос во главе с братом Хуаном Гваделупским. В свете этих событий Америка явила собой антимодель Европы в натуральную величину. Первые жертвы – истребленные тайнос – породили образ «добрых дикарей», мифологизированных европейскими гуманистами, и разбудили дремавшую совесть Старого Света. Мексиканцы же были еще живы: вот она, другая культурная модель, иная форма цивилизации. Если абстрагироваться от их практики жертвоприношений, то ацтеки могли считаться воплощением человеческого гения. Мексика была альтернативой.

После 1515 года в трудах гуманистов XVI века часто встречается мысль, что божественное Провидение хранило и уберегало Новый Свет, чтобы его жители, чистые и не знающие пороков Старого Света, могли принять христианство на новой, просвещенной основе и даже дать новый цивилизаторский толчок развитию других народов Земли. Так, великий францисканский хронист Бернардино де Саагун писал: «Нет сомнений, что наш Господь Бог волею своей держал сокрытою эту другую половину Мира до наших дней, дабы вверить ее Римской католической церкви, и не истребления или угнетения жителей ради, но напротив, ради их просвещения и спасения из тьмы идолопоклонства».[147]

Поэтому Кортес разработал настоящую теорию креолизации – весьма оригинальную (если соотнести ее с той атмосферой нетерпимости, что царила тогда в Испании) и в то же время не защищенную от профанации. По моему мнению, исследователи, неспособные увидеть в предприятии Кортеса ничего, кроме насилий, жестокостей, порабощения и корыстолюбия, проходят мимо более тонкой реальности, не замечая ее.

Идея главнокомандующего заключалась в пересадке испанского корня на культурную почву ацтекской империи с целью создания смешанного креольского общества. Не было и речи о перенесении в Мексику кастильского микросообщества, бледной колониальной копии родины-матери. Такой опыт уже имелся, и Кортес хорошо знал его результаты по Эспаньоле и Кубе. В Мексике испанцам предстояло слиться с массой коренного населения. Так, уже с первых дней существования Новой Испании губернатор объявил науатль, широко распространенный в Центральной Америке, «официальным» языком. По его решению преподавание в школах велось на науатль и на латыни. Никакой испанизации Мексики. Сам Кортес, стараниями Марины, владел науатлем, по-видимому, уже с 1524 года, несмотря на то что на официальных церемониях по-прежнему прибегал к услугам переводчика, отдавая дань местной традиции (с этой же целью он приставил к Мотекусоме одного из своих пажей по имени Ортегилья, чтобы юный кастилец, владевший науатлем, мог служить тлатоани переводчиком на переговорах с испанцами[148]).

Не меньшее внимание Кортес уделял и письменности. Здесь тоже можно предположить немалую роль Марины в обучении конкистадора всем тонкостям идеографического письма, принятого в доиспанской Центральной Америке. Мексиканцы знали письменность, книги, бумагу и даже канцелярскую писанину. Склонные к бюрократии индейцы с Центрального плато охотно оформляли юридические акты, составлявшие особенно объемные записи. Помимо библиотек, имелись и более доступные источники информации, как, например, общественные здания, стены которых покрывали «картинки», представлявшие собой на самом деле надписи. Есть основания утверждать, что Кортес владел основами пиктографического письма и применял его самым «креольским» образом.

Направляя Кортесу назначение на посты губернатора, главнокомандующего и верховного судьи Новой Испании в награду за покорение этого края, Карл V уведомил конкистадора, что жалует ему право на особый отличительный герб «сверх того, что унаследовал от предков по своему происхождению», и по обычаю Эрнан должен был выразить свои пожелания к графическому содержанию герба. Так, например, Диего де Ордас, первым осуществивший восхождение на Попокатепетль, потребовал внести в свой герб изображение вулкана. Поэтому особенно интересно, что же считал Кортес символами своего завоевания. По всей вероятности, в начале 1524 года он передал королевскому секретарю Франсиску де лос Кобос описание композиции, которую составил в полном соответствии с испанскими геральдическими традициями. Герб был утвержден и официально пожалован Кортесу королевским указом, текст которого сохранился до наших дней. «Нам угодно, дабы вы могли носить как ваш личный отличительный герб широкий щит с двуглавым черным орлом, что есть империи нашей герб, на белом поле в верхней части левой стороны и золотым львом на черном [красном] поле под ним в память о находчивости и силе, проявленных вами в сражениях, и с тремя коронами в верхней части правой стороны на песочном [черном] поле, одна будет выше прочих, в память о трех государях великого города Тенуститана [Теночтитлана]… коих вы победили, первому имя Мутесзума [Мотекусома], убитый индейцами, когда у вас в плену находился, второму имя Куетаоацин [Куитлауак], брат его, наследовавший ему… и третьему имя Гуауктемуцин [Куаугтемок], его преемник, являвший непокорность, пока не был вами повержен; и в низу правой стороны вы можете поместить город Тенуститан, возвышающийся над водой, в память о его пленении мечом вашим и включении в королевство наше; и вкруг означенного щита на амарильном [желтом] поле – семь побежденных вами капитанов или государей семи провинций залива, кои связаны будут цепью, замкнутой на конце щита висячим замком».[149]

Кто мог заподозрить неладное в описании подобного герба? Орел, лев, башня, три короны: что может быть зауряднее? Что сильнее связано со средневековой геральдикой? Однако то, что на взгляд испанца представляло собой обычный герб, каких много, в действительности могло быть прочитано как фраза на науатль в пиктографическом исполнении! Как не увидеть в правой части щита два символа Солнца и войны, составляющих основы религии науа – орла и ягуара? Орел (куаутли), символ дня и неба, и ягуар (оцелотль) [на гербе – лев для испанцев], символ ночи и подземного царства, представляют собой два воплощения Солнца, которое ацтеки и другие народы Центральной Америки считали выражением энергии Космоса. В науанской концепции эта энергия беспрестанно иссякает, и только человек войной и жертвоприношениями может ее возрождать. Включив орла и ягуара в свой герб, Кортес органично вписался в логику индейской священной войны.