Я бы очень хотела помочь Миранде. Это было бы очень романтично ухитриться устроить солдату свадьбу перед отправкой на фронт, и я получила бы огромное удовольствие, если бы удалось оставить в дураках Луну с Бакенбардами. Но решающее слово в этой истории еще не сказано.

— Я прямо скажу вам, доктор, дорогой, — заявила Сюзан, бледная от гнева, — эта Германия ведет себя поистине возмутительно!

Все домашние присутствовали в этот момент в большой инглсайдской кухне. Сюзан замешивала тесто для сухариков к ужину, Миссис Блайт пекла песочное печенье для Джема, а Рилла готовила все необходимое, чтобы сварить конфеты для Кена и Уолтера… прежде мысленно она говорила «Уолтер и Кен», но постепенно, совершенно неосознанно поменяла их местами. Казалось вполне естественным, что имя Кена стоит на первом месте. Кузина София с вязанием в руках так же присутствовала в кухне.

В эту мирную обстановку ворвался доктор, разгневанный и возбужденный, с известием о пожаре в здании парламента в Оттаве. Такой же разгневанной и возбужденной мгновенно сделалась и Сюзан.

— Что еще учинят эти гунны? — вопрошала она. — Явиться сюда и сжечь наш парламент! Слыхано ли о таком безобразии?

— Мы пока не знаем, лежит ли ответственность за пожар на немцах, — сказал доктор… хоть и был совершенно уверен в том, что лежит. — Бывает, что пожары начинаются и без их злого умысла. К примеру, у дядюшки Марка Макаллистера на прошлой неделе сгорел амбар. Вряд ли вы, Сюзан, можете обвинить в этом немцев.

— Не знаю, доктор дорогой, не знаю. — Сюзан со зловещим видом медленно покачала головой. — Луна с Бакенбардами был поблизости от этого амбара в тот самый день. Пожар начался спустя полчаса после его ухода. Это факт… хотя я не готова — пока не получу доказательств — обвинять старосту пресвитерианской церкви в том, что он спалил чей-то амбар. Однако все знают, что оба сына дядюшки Марка ушли на фронт и что сам дядюшка Марк выступает с речами на всех собраниях, где агитируют за вступление в армию. Так что, вне всякого сомнения, Германия хотела бы с ним рассчитаться.

— Я никогда не смогла бы выступить на таком собрании, — мрачно заметила кузина София. — Моя совесть никогда не позволила бы мне попросить сына другой женщины пойти на фронт, чтобы убивать и быть убитым.

— Не смогла бы? — отозвалась Сюзан. — Что ж, София Крофорд, а вот у меня вчера вечером было такое чувство, что я могла бы попросить об этом кого угодно. Оно возникло, когда я прочитала, что в Польше не осталось в живых ни одного ребенка младше восьми лет. Задумайся об этом, София Крофорд, — Сюзан погрозила Софии измазанным тестом пальцем, — ни одного… ребенка… младше… восьми… лет!

— Я полагаю, немцы их всех съели, — вздохнула кузина София.

— Ну, не-е-ет, — неохотно сказала Сюзан, словно ей было очень неприятно признавать, что есть какое-то преступление, в котором нельзя обвинить гуннов. — Немцы еще не стали людоедами… насколько мне известно. Эти дети умерли от голода и холода, бедные крошки. Но все равно, это зверское убийство невинных, София Крофорд. Я есть и пить спокойно не могу — все думаю об этих детях.

— Тут пишут, что Фред Карсон из Лоубриджа получил медаль «За безупречную службу», — заметил доктор, продолживший чтение газеты.

— Я слышала об этом на прошлой неделе, — сказала Сюзан. — Он связной батальона и совершил что-то в высшей степени замечательное, проявив отвагу и дерзость. Письмо, в котором он рассказывал своим родным об этом, пришло, когда его старая бабушка Карсон умирала. Ей оставалось жить всего несколько минут, и присутствовавший у ее постели священник епископальной церкви спросил ее, не хочет ли она, чтобы он произнес молитву. «О да, да, можете помолиться, — сказала она нетерпеливо… в девичестве она была Дин, а Дины, доктор, дорогой, всегда отличались мужеством… — можете помолиться, но умоляю вас, молитесь потише и не мешайте мне. Я хочу подумать об этом замечательном известии, а у меня остается на это не так много времени». В этом вся Альмира Карсон. Она души не чаяла во Фреде. Ей было семьдесят пять, а на голове, как мне говорили, ни одного седого волоса.

— Кстати, вы мне напомнили… я нашла сегодня у себя первый седой волос… самый первый, — сказала миссис Блайт.

— Я заметила этот седой волос несколько дней назад, миссис докторша, дорогая, но ничего не сказала. Подумала про себя: «У нее и так огорчений полно». Но теперь, когда вы нашли его сами, позвольте мне напомнить вам, что седина почтенна.

— Я, должно быть, старею, Гилберт. — Миссис Блайт рассмеялась, немного печально. — Люди начинают говорить мне, что я выгляжу очень молодо. Пока вы молоды, они никогда вам этого не говорят. Но я не стану огорчаться из-за первой серебряной нити в моих волосах. Мне никогда не нравились рыжие волосы.

— Вы заметили, — спросила мисс Оливер, подняв взгляд от книги, которую читала, — каким далеким от жизни кажется все, что было написано до войны? Кажется, будто читаешь что-то такое же древнее, как Илиада. Вот хоть это стихотворение Вордсворта — оно есть в программе выпускного класса — я как раз перечитывала его. Классическое спокойствие, умиротворение и красота строк кажутся принесенными на землю с другой планеты; они имеют так же мало общего с нынешним бушующим миром, как вон та вечерняя звезда.

— Единственное чтение, которое приносит мне в эти дни большое утешение, — это чтение Библии, — заметила Сюзан, проворно задвигая поднос с печеньем в печь. — Там так много стихов, в которых, как мне кажется, сказано прямо про гуннов. Старый Горец Сэнди утверждает, что, вне всякого сомнения, кайзер — антихрист, о котором говорится в Откровении святого Иоанна, но я не захожу так далеко в своих суждениях о кайзере. Это было бы, по моему скромному мнению, миссис докторша, дорогая, слишком большой честью для него.

Несколько дней спустя, ранним утром, Миранда Прайор ускользнула из дома и пришла в Инглсайд, якобы для того, чтобы заняться шитьем рубашек для Красного Креста, но на самом деле ей хотелось обсудить с сочувственно настроенной Риллой огорчения, которые она уже была не в силах выносить в одиночестве. С собой она привела свою собачку — раскормленное, кривоногое маленькое животное, дорогое сердцу Миранды, так как его, еще щенком, подарил ей Джо Милгрейв. Мистер Прайор отрицательно относился к любым собакам, но в те дни он благосклонно смотрел на Джо как на возможного жениха Миранды, а потому позволил ей оставить щенка в доме. Миранда была так благодарна, что попыталась доставить удовольствие отцу, назвав свою собачку в честь его политического кумира, великого вождя либералов, сэра Уилфрида Лорье[85]— хотя его пышное полное имя было скоро сокращено до фамильярного Уилфи. Сэр Уилфрид рос, процветал и толстел, но Миранда продолжала невероятно баловать его, хотя никому, кроме нее самой, он не нравился. Риллу он особенно раздражал своей отвратительной манерой ложиться на спину и махать лапами, упрашивая почесать ему лоснящийся животик. Покрасневшие белесые глаза гостьи явно свидетельствовали о том, что она проплакала всю ночь, и Рилла, догадываясь, что Миранда хочет изложить ей свою скорбную повесть, предложила подняться наверх, чтобы уединиться в спальне, но Сэру Уилфриду было приказано оставаться внизу.