Впрочем, мы несколько отвлеклись, несколько забежали вперед, пересказывая роман «Евангелие от Обломоффа», а ведь пока что Виктору К., его герою, всего лишь двенадцать лет, и он уже отчетливо понимает, кто же он на самом деле, и какую роль должен по замыслу Творца сыграть. Мы уже видели его однажды на краю бездонной пропасти, беседующим с искусителем, предлагавшим ему все блага Аркадьевной долины. Теперь мы опять видим его в горах, на вершине огромного плоскогорья, беседующим с бредущим рядом с ним спутником, имеющим вид утонченного человека с огромными белыми крыльями за спиной.

– У нас в школе говорят, что ангелов не существует, – сказал своему спутнику К.

– Ты же видишь, что это не так, – со смехом ответил тот.

– А еще у нас говорят, что Бога тоже нет, а есть одни лишь атомы и молекулы, из которых все в мире и создано.

– Если бы Бога не было, то не было бы и меня, его посланца, – опять, но уже серьезно, ответил ему ангел. – Ты учишься в атеистической школе и живешь в атеистическом мире, в котором все извращено и всем правит дьявол, хотя никто вслух об этом, конечно же, не говорит.

– В нашем мире не верят ни в Бога, ни в дьявола.

– На самом деле это не так. Нет чисто атеистических сообществ, любой атеизм – это оборотная сторона веры, и не более того. Другое дело, кому поклоняются в этих сообществах, ведь когда люди отвергают Бога, они неизбежно приходят к дьяволу. В твоем мире незримо поклоняются погубителю всего живого на земле, тому, кто некогда в райском саду соблазнил и погубил праматерь нашу Еву.

– Я не читал ни про райский сад, ни про нашу праматерь Еву, ибо вокруг меня нет нужных книг, но, как странно, всю эту историю я знаю без книг и в мельчайших подробностях.

– Ты знаешь не только эту историю, но и множество подобных историй, это знание вложено в тебя еще до рождения, и ты должен умело пользоваться им, чтобы не оказаться в сетях того, кто всегда, крадучись, идет по твоему следу!

– Он и сейчас идет по моему следу?

– Конечно, – ответил ему ангел, – смотри, вот он спрятался за ближайшим камнем!

Виктор оглянулся в ту сторону, в которую показывал ему своей красивой рукой ангел, и увидел маленького скорчившегося человечка с рюкзаком за спиной, похожего на туриста, который виновато и смущенно глядел на него, вжимаясь в гранит огромного камня, покрытого лишайником и мхом.

– Какой он гадкий, – сказал ангелу Виктор.

– Это оттого, что его застали врасплох, – сказал ангел. – Но не волнуйся, он будет в жизни представать перед тобой в разных обличьях, и ты всегда должен уметь распознать его, потому что от этого зависит твоя судьба и судьба самого мира.

– А ты будешь помогать мне? – спросил Виктор у ангела.

– Я всего лишь ангел, – ответил тот, – служитель твой и Того, кто послал меня; нас тьмы, тьмы, и тьмы, нас легионы, мы ежедневно сражаемся в небесах с такими же черными полчищами, стоящими за спиной этого жалкого туриста с рюкзаком за плечами, – он бросил презрительный взгляд в сторону ставшего еще более жалким человечка у огромного камня. – Эти сражения дважды в день, утром и вечером, ты можешь видеть на небе, и уверяю тебя, они не менее кровопролитны, чем те сражения, что происходят на земле, и во время их льется не меньше самой настоящей, кипящей от ярости, крови!

– А из-за чего происходят эти сражения? – спросил у ангела Виктор.

– Они происходят из-за твоей души, мальчик, – ответил ему ангел.

Виктор ненадолго задумался, ища в голове следующий вопрос, но когда он, казалось бы, нашел его, ангела рядом с ним уже не было. Исчез куда-то и жалкий турист с рюкзаком, неотступно преследующий его. Пришлось Виктору добираться домой одному. Родители, как всегда, занятые собственными проблемами, даже не спросили, где же он был.

Он лежит на дне, огромный, обросший ракушками, с горкой песка на краю, и все с той же греческой черно-лаковой росписью, которой покрыли его две с половиной тысячи лет назад. Рядом на песке лежат совершенно целые амфоры, когда-то наполненные зерном и маслом, а может быть, и вином, размешивать которое и надо было в таких черно-лаковых кратерах. Этот особенно огромный, я не видел таких даже в музеях, он предназначен для большого числа гостей на греческих веселых пирах. Или на собраниях, в которых обсуждались особо важные проблемы, вроде войны или мира, а может быть и колонизации далеких земель. Такие собрания греки называли симпозиумами, а участников их – симпозиантами. Приветствую вас, господа симпозианты, спустя две с половиной тысячи лет на глубине почти сорока метров! Впрочем, по тому опьянению, которое я испытываю, здесь даже не сорок метров, а гораздо больше. Лежащие рядом неподвижные пятиметровые скаты-хвостоколы, казалось, охраняют это подводное кладбище амфор. Они молчаливы и полны собственного достоинства, ибо знают, что, хлебнув из этого кратера хмельного напитка далекой Эллады, я уже не смогу подняться наверх. О мои молчаливые друзья с глубоко вонзившимися в грунт огромными хвостовыми шипами, кратеры на то и существовали, чтобы в них разбавляли вино, которого должно было хватить до утра. Я пью этот хмельной слабый напиток, который вовсе не валит меня с ног, и не заставляет ложиться рядом с вами на желтое песчаное дно, и поднимаюсь неторопливо наверх, – так же неторопливо и плавно, как лежите на желтом и неподвижном причале вы, подлинные хозяева этих подводных угодий и гротов. Я знаю местные правила, и оставляю черно-лаковый кратер вам, которые даже не представляют, как с ним обращаться, – оставляю потому, что это единственное условие, дающее мне право подняться наверх. Кстати, наверху я вовсе не разбавляю вино водой, и древние кратеры, соответственно, мне совсем не нужны. Я не древний грек, и древние греки – это не я. Мы другие, и в этом заключена вся прелесть интриги. Воздушные пузырьки из моего акваланга похожи на круглые, блестящие даже на дне, жемчужины.

Виктор К., как уже говорилось, рано понял свое предназначение. Не имея под рукой никакой религиозной литературы, ибо жил он в абсолютно нерелигиозном мире, он, тем не менее, хорошо знал Святое Писание, и мог цитировать наизусть любое место из него, сам удивляясь и одновременно страшась этой своей осведомленности. Осведомленность шла из таких неведомых и страшных глубин, что, заглядывая в них, он испытывал невыносимый ужас, и пот покрывал его бледное детское лицо, а родные, не понимая, что же с ним происходит, думали, что он серьезно болен. В этих страшных и неведомых глубинах, там, в самом конце, стояли на абсолютно голом холме три черных креста, и на одном из них, прибитый гвоздями к грубо оструганному дереву, висел он, Виктор К., жертвую своей жизнью за все погрязшее в собственных ловушках и страстях человечество. Он должен был в конце своей жизни взойти на этот черный крест, должен был повторить подвиг и мученическую смерть Иисуса Христа, и это знание своего собственного конца окрашивало в трагические тона его собственную жизнь. Ребенком он гнал от себя это сверхзнание, старался не думать о нем, и даже порой надолго забывал об этих страшных картинах, становясь опять обычным мальчиком в кругу своих сверстников, разве что более задумчивым и склонным к уединению, чем они. Будучи сыном патологоанатома, человека грубого, невежественного и необузданного, склонного к тайным и явным извращениям, и партийной работницы, мечтающей о счастье всего человечества, он, безусловно, не мог найти с ними общий язык. Точно так же не было у него взаимопонимания с учителями, видящими в нем то непомерно дерзкого и гордого ученика, то абсолютного бунтаря. Как же так, зададим мы себе вопрос, как же Сын Божий, призванный в этот мир для продолжения миссии Иисуса Христа, для спасания погрязшего в собственных противоречиях человечества, – как же он может быть посредственным учеником, почему он не блистает на уроках, как звезда первой величины, и не получает самых высших отметок? На этот вопрос ответ дает сам Обломофф, приводя цитату из Святого Писания: нет пророка в своем отечестве! Да, друзья мои, нет пророка в своем отечестве, и будь ты хоть семи пядей во лбу, но, живя в маленьком, гнусном и провинциальном городишке у моря, ты никогда не станешь здесь светочем, способным удивить и осчастливить кого-нибудь! Это хорошо понял юный Виктор К., и это же поймет он позже, когда, приезжая уже взрослым, полностью сложившимся человеком, более того – Богочеловеком, – он будет вынужден вновь и вновь бежать отсюда, из этого маленького, смрадного и удушливого мирка, из этого болота на берегу Черного моря, всерьез опасаясь за свою собственную жизнь. Впрочем, все это будет лишь потом, по прошествии лет, а пока мы видим шестнадцатилетнего бледного юношу с непомерно высоким лбом, сидящего у окна троллейбуса, увозящего его из Аркадии в Ялту, на концерт джазовой музыки, который в известном смысле явился поворотным пунктом в его юной судьбе. Джаз привлекал Виктора своей внутренней свободой, возможностью импровизации, возможностью изменения уже устоявшихся концепций, уже устоявшихся взглядов, уходом в совершенно новый, блистающий и неведомый мир, смеющийся над пошлостью и обыденностью повседневности. Концерт давали заезжие американские джазисты, неведомо какими путями оказавшиеся в глухой крымской провинций, и это придавало дополнительную глубину и интригу всему нынешнему предприятию. Отношения с родителями и учителями к этому времени у Виктора испортились до такой степени, что он решил после концерта или покончить с собой или сесть в Ялте на первый попавшийся пароход и уплыть куда угодно из этого маленького удушливого мирка, жить в котором он больше не мог. Он опять был обыкновенным земным подростком, со всеми проблемами и противоречиями, присущими своему возрасту, и на какое-то время забыл о своей божественной сущности. Джазовый концерт в театре на берегу моря, в окружении баснословной субтропической природы, красивая и свободная публика, которая окружала Виктора во время антрактов, взрыв чувств и эмоций, переполнивший душу подростка, – все это привело под утро Виктора в горы, откуда он смотрел сверху вниз на Ялту, и понимал, что дальше пути у него в этой жизни нет. И как это было уже не один раз, неожиданно рядом с ним оказался белый ангел – тот самый, что беседовал с ним как-то на вершине каменистого плато, и заговорил обычным человеческим голосом: