— Да иди ты!

— Сам иди, принимай наличие… За отсутствие! — И Джон вновь глубокомысленно вздернул к потолку палец.

А Серегин, приняв склад по описи, ошарашено крякнул: то ли краденого, то ли утраченного оружия и боеприпасов хватало на грузовичок…

Идти на доклад к начальству? Нет, лучше сначала поговорить с Джоном. Не может быть, чтобы тот не приложил здесь свои шаловливые ручки… А если начнется расследование, растратчикам не поздоровится! И ни на какую грыжу, наверняка липовую, не посмотрят!

Холодно выслушав аргументы Олега, Джон сказал:

— И нужен тебе этот скандал? Через месяц контингент сокращают. Я видел штабной документ. Скоро мы сможем выпить «Мартини» в Атлантик-сити. Если у тебя будет желание, конечно, — поправился торопливо. — А за месяц мы распродадим свободолюбивым курдам еще тонну черного и цветного металла в дорогостоящих изделиях… И вернемся в благословенную страну, окруженную буферными океанами, состоятельными джентльменами…

— А если проверка?

— Через неделю тут начнется такая суета со сборами, что всем тошно станет, — уверил Джон. — А взрывное устройство весом в сто грамм с часовым механизмом спишет этот склад до нулевых значений, даже не сомневайся. Я знаю, что такое — грамотно устроенная детонация.

— Сейчас ты усаживаешь меня на электрический стул, — откликнулся Серегин.

— А в КГБ мы потребуем за эту акцию высшие награды почетных сотрудников, — нагло усмехнулся Джон.

— Тогда — нам светит дважды электрический стул! — сказал Серегин. — И не смей больше произносить эту чертову аббревиатуру!

— Какой же ты неуемный пессимист! — возразил ему Джон, вставая и прохаживаясь неторопливо вдоль стеллажей с серыми ящиками патронов и мин. — С тобой порой до безысходности скучно… Ну, иди, стучи начальству, зарабатывай авторитет…

— А взрыватель… точно… надежный? — спросил Серегин.

— У-у! — торжественно подвыл мошенник. — Он просто вибрирует в предвкушении своего часа! Кроме того, — доверительно наклонился к товарищу, — я договорюсь с курдами устроить перестрелку с постами в «Час Икс», а начальство едва ли сподобится размышлять о внутренней диверсии, им выгоднее доложить о происках внешнего врага. Иначе — прощайте погоны и должности! Я знаю жизнь!

… Капитальные бетонные перекрытия, защищающие арсенал бригады от ракет и мин противника, вспучились через неделю в тревожной ночи, ознаменованной нападением на часть неизвестной группы повстанцев, тут же растаявшей в просторах пустыни. Долго и глухо ухали под землей различного рода взрывчатые вещества, исторгая из разломов многотонных плит плотные облака чада в оранжевых всполохах яростного пламени. Далее удрученная комиссия, с грустью оглядев завалы, испускающие ядовитые дымы, составила надлежащие акты утилизации и удалилась на бодром, в камуфляжном окрасе, вертолете от места боевой удачи неведомых партизан.

Прошло еще две недели после ошарашивающего взрыва, вызвавшего немалое смятение в бригаде, однако, в течение этого времени Серегин исправно получал зарплату за свою должность заведующего погоревшим складом, соболезнования от сослуживцев, и даже сочувствие по поводу нечаянной утраты своей должности со стороны капитана Олдриджа, счастливого тем, что диверсия не нанесла урона составу подразделения.

А вскоре Джон и Олег уже сходили по узенькому металлическому трапу из чрева огромного транспортного самолета на благополучную заокеанскую землю. А вернее, — на бетон военной взлетно-посадочной полосы в штате Мэриленд, за десять минут до этого вдосталь налюбовавшись с высоты на стекающий к имперским колоннам купол Белого Дома, и на макушку венчающего его бесполого существа — копии Статуи Свободы.

Получив военный билет с отметкой о демобилизации, Кирьян сразу же отправился к Даше. Из письма знал, что умерла ее мать, она осталась одна, по-прежнему много работала, чем и отвлекалась в своем одиночестве и серости бытия в кромешном забвении захолустья.

Вошел в коммуналку, ничем не переменившуюся ни в обстановке своей, ни в быте, хотя, казалось, вечность минула с той поры, когда впервые шагнул на ее порог. А после все заслонили глаза любимой, и мир полетел кувырком в тот вечер благого возвращения, затопившего его чувством обретения и вечной, казалось, любви к той единственной и родной, ставшей опорой и смыслом.

Это было первым откровением их неотрывной и дурманящей близости, и рассвет наступил столь удивительно скоро, что показался насмешкой над истекшей, как мгновение, ночью.

Свадьбу сыграли у родителей Кирьяна, где и остались до августа: нужды в возвращении к прежнему для Даши больше не виделось. Состоялся и разговор с отцом, давно определившим судьбу сына вне милой для него обители.

— В Москву поедешь, — сказал отец. — Место тут никчемное: вся деревня на обслуге у зоны, никто не пашет, ни сеет. Тупо лес валим, тем и пробавляемся. А ты в институт поступай. Дашка тоже со средним образованием, медсестра, устроится везде. Денег дам. Ну, и пару камешков в пояс брюк зашьешь. Кто их купит — адрес имеется. И цену тебе обозначу правильную. — Затем посмотрел на Кирьяна грустно и пронзительно. Продолжил: — Знаю одно. Твердо знаю. Наступит день. День перед новой моей жизнью, уже окончательной. Приедешь ты сюда — заполошный, весь от забот своих важных оторванный, а мы с матерью уже и приготовились, на узелках сидим… Забирай нас, сыночек, вези в свою сказку дивную… А девочку ты нашел правильную, как увидел ее, сразу понял, что ни ты не ошибся в ней, ни я в тебе, коли именно на нее твой выбор пал… Так что остается мне только дождаться того нескорого дня заветного…

В Москве остановились на съемной комнате неподалеку от площади трех вокзалов, на месте бессонном и шумном. Оглушенные громадой нависающего над ними города, смиренные и пугливые, тем не менее, чутко впитывали они приметы чуждого покуда пространства, осторожно исследовали его, как неведомую планету, однако, сразу же по приезде, дисциплинированно подали документы в институты: Даша — в медицинский, Кирьян — в сельскохозяйственный.

Жили экономно, но город буквально выжимал из них деньги, и стоимость гнилого лука и капусты в магазинах приводила Кирьяна едва ли ни в ярость. Эта пустая трава, выращенная на дурной земле, что он ощущал, едва приблизившись к прилавку, стоила больше, чем говядина в деревне! А цены на крытом рынке! Это был вопиющий, наглый грабеж! Но, что удивительно, местное население таковой порядок вещей воспринимало безразлично. То ли в силу покорности своей, то ли производило оно нечто, повсеместно схожее по качеству, и приносящее столь же неправедный барыш.

Экзамены он сдал, но, приехав в институт и, ознакомившись со списком будущих студентов, себя в нем не обнаружил. Отправился восвояси домой, преневзмогая подступавшее отчаяние. Что теперь? Куда устраиваться? Как налаживать жизнь? Цена съемной комнаты за месяц равнялась месячной зарплате служащего, отец, конечно, вышлет деньги, можно, на крайний случай, продать заветные зеленые камушки, но — тратить, не зарабатывая, да еще попрошайничая при этом, значило отказаться от самого себя, от своей сути…